Предновогодье. Внутренние связи

Трудное это оказалось дело — поиск нужной двери.

Двери попадались разные: стеклянные, деревянные, мозаичные, инкрустированные роскошными разноцветными камушками, бетонные двери-бункеры со штурвалами, двери-сейфы с кодовыми электронными замками, двери, стилизованные под могильные плиты. И все, как одна, были заперты.

Внимание привлекла дверь в виде прибитой на гвоздиках шкуры, закрывавшей дверной проем, и весьма плотно. На выскобленной коже красовалась начирканная мелом корявая надпись: "Кафедра прогнозистики".

А уж таблички на дверях висели — читать, не перечитать: на каждой бездна буковок мелким шрифтом. Оказывается, в этом институте обитало немало титулованных персон с кучами научных степеней.

Читая очередную многострочную надпись, я услышала легкий хлопок, и в коридор неподалеку вынырнул невысокий парнишка с сумкой через плечо, направившийся в мою сторону скорым шагом. В первом приближении он оказался рыжим и заметно лопоухим, во втором приближении — чрезвычайно веснушчатым.

Сама бы я никогда не рискнула обратиться к нему с просьбой о помощи, потому что жизнь успела порядочно пощелкать по носу, научив осторожности. Пришлось сделать вид, будто с большим интересом изучаю дверь в обрамлении застывших языков пламени. Однако рыжий сам притормозил рядом и поинтересовался:

— Новенькая?

Я настороженно кивнула.

— Куда?

— В деканат.

— Факультет?

— Нематериалка.

— Курс?

— Третий.

Каким бы идиотским не казался диалог, интернациональность студенческого языка позволила нам понять друг друга мгновенно.

— Странно, что не знаешь, — улыбнулся приветливо парнишка, обнажая в улыбке широкую щербинку между передними зубами. — Прошла через людоедку?

— Какую людоедку? — изумилась я.

— Которая сторожит при входе.

Не сдержавшись, я хихикнула.

— Значит, прошла, — парнишка правильно расценил мою реакцию. — Монька билетик погасил?

— Вроде бы.

— Ну, так погляди на свет, — пояснил парень.

Я поднесла к глазам истерзанное направление о переводе.

Кинжальные зубы Монтеморта поработали большим компостером, выбив на бумажке упорядоченные дырочки. Слегка кривовато, но достаточно четко прослеживалась шифровка следующего содержания: "Кр А, 1,5 э, 0007 к".

Рыжий скосил глаза на бумажку:

— Крыло А — значит, административное, этаж ты уже нашла. Осталось дотопать до кабинета 0007.

— Спасибо! — я дернулась на поиски.

— Должна будешь, — усмехнулся рыжий, и его приветливость как ветром сдуло.

Меня пробил озноб. Это надо же — умудриться забыть, что нельзя принимать помощь, заранее не оговорив условия оплаты! И теперь из-за полоротой забывчивости рыжий мошенник по умолчанию запросто может поставить меня на счетчик. В этом мире даже душевная доброта имеет ценник.

— Ладно, шучу, — опять миленько улыбнулся парнишка. — Бывай.

И пошагал дальше по коридору. Уф, — выдохнула я с облегчением. Мне великодушно отказали в случайном долге.

Разглядывая дверь с номером 0007, за которой предположительно находилась нужная приемная, я испытала некоторое разочарование. Дверь не выделялась примечательностью: деревянная, обшарпанная, щелястая в пазах, с островками облезшей лакировки и криво висящая на петлях. Создавалось впечатление, что она вся из себя несуразная, и к тому же, не считая еле видного номера, не имела опознавательных признаков — ни приличной таблички, ни прочих намеков на месторасположение славного деканата.

Пока я раздумывала над грустными перспективами учебы на факультете, в деканате которого установлена столь незавидная дверь, успел прозвенеть звонок. Вернее, прогорнить. И я поняла, почему вахтерша-людоедка настоятельно рекомендовала добраться до места назначения, не дожидаясь звонка.

Следом за гулким мелодичным наигрышем, пронесшимся эхом по пустынным коридорам и переходам, высоким фронтом прошла воздушная волна, с силой отбросившая меня назад и распластавшая по противоположной стене, после чего я оглохла.

Это могла быть 2 глава

В приемной деканата, похожей на узкий пенал с таким же узким как бойница окном, из-за недостатка света было сумрачно и неуютно, и не было никого, кроме меня. Закрыв за собою дверь, я оказалась отрезанной от толпы — бегающей, ходящей и носящейся по коридору во всех направлениях. Единственное достоинство глухоты состояло в том, что она отгородила меня от орущих голосов, вырывавшихся из луженых студенческих глоток, иначе бы бедные уши отсохли окончательно.

Поэтому, усевшись на небольшом дерматиновом диванчике с засаленными подлокотниками, я приготовилась ждать, одновременно прислушиваясь к ощущениям в организме. Вроде бы кости целы, обошлось без переломов и растяжений. В правом ухе звон прекратился, а вот левое ухо оставалось заложенным, словно в него напихали ваты.

Из приемной вела другая заскорузлая дверь с табличкой, на которой строгим ученическим курсивом значилось: "Г.Г. Стопятнадцатый". Предполагалось, что за этой последней преградой и находилась обитель декана факультета нематериальной висорики. Моего будущего покровителя.

В памяти всплыли последние наставления отца перед моим отъездом. Родитель пребывал в плохом настроении и охотно изливал желчь. Вручая пакет с документами, он презрительно обронил:

— Постарайся продержаться в институте хотя бы до конца учебного года, иначе мне не хватит терпения и желания вытаскивать тебя из различных неприятностей. Всё чаще думаю, что следовало давно избавиться от тебя раз и навсегда, чем тянуть ярмо на шее.

Привыкши к проявлениям горячей отеческой "любви", я промолчала в ответ на откровенное признание папочки. Плакать не собиралась, бросаться на шею с прощальными объятиями — тоже. Потому что не приучена. Отца же нервировало во мне всё — начиная от непонятных грязно-пепельных волос и заканчивая пятками. Даже равнодушное молчание вызывало глухое раздражение родителя.

— В институте первым делом обратишься к Генриху Генриховичу Стопятнадцатому, — пояснил отец и кратко расписал человека, которому отводилась немаловажная роль в моей судьбе. — Молчишь? Ну, молчи, молчи. Вникай, бестолочь каторжанская. Договоренность с администрацией достигнута, но взамен за услугу пришлось объяснить причину перевода, — папенька в упор посмотрел на меня. — Поэтому Стопятнадцатый в курсе твоих дел. Учти, если намекнешь или, не дай бог, ляпнешь о нашем родстве — лишу языка, не задумываясь.