Предыстория под знаком вопроса

В «истории под знаком вопроса» я подробно рассказал в главе 6 «Историческое мифотворчество на службе национализма» о придумывании истории в странах Закавказья, на Балканах, на Ближнем Востоке и в странах Африки. При этом модели прошлого пишутся по заказу националистических лидеров новых наций в соответствии с их представлениями о возможности инструментализации истории для целей политической борьбы, агитации в массах и активизации населения на борьбу за достижение их эгоистических, а порой и просто низменных целей. Говоря о находящихся в распоряжении историков текстах и о том, что историку в процессе моделирования прошлого приходится преодолевать многочисленные трудности, Лотман писал:

«И, наконец, на высшем уровне текст кодируется идеологически. Законы политического, религиозного, философского порядка, жанровые коды, этикетные соображения, которые историку приходится реконструировать на основе тех же текстов, порой попадая в логически порочный круг, - всё это приводит к добавочному кодированию. Разница в уровнях сознания и целях деятельности между автором текста и читающим текст историком создаёт высший порог декодирования.»

Добавлю от себя, что на практике большинство историков не в состоянии преодолеть те трудности, о которых говорил Лотман. Более того, вместо их преодоления историки используют возникающие многозначности для достижения своих идеологических целей.

Увеличение объема исходной исторической информации идет за счет ввода в обращение все новых и новых источников (находки в библиотеках и архивах, археологические находки письменных источников, появление новых интерпретаций неписьменных артефактов, описание новых археологических изысканий и т.д.). Причем идет накопление исторической информации и в форме абсолютного увеличения ее объема, и в форме повышения ее доступности для исследователя (относительное увеличение объема).

Большая часть этого прироста исходной исторической информации приходится на выдумки историков. Почти по любому конкретному вопросу у историков можно встретить с десяток различных вариантов информации, отличающихся цифрами и интерпретациями. Так о длине Великой китайской стены чуть ли не каждый источник дает свою числовую оценку. Но ведь не каждый начнет сравнивать различные энциклопедии и книги и поэтому лишь единицы понимают, что все это многообразие цифр от 1500 км до 50000 км говорит только об одном: об отсутствии у историков четких определений (что такое Великая китайская стена, что включать в нее, а что нет) и точной информации об описываемом ими объекте (стена в принципе должна бы иметь одну конкретную длину, а не удлиняться на тысячу с лишним км. в соответствии с декретом правительства).

В «истории под знаком вопроса» я подробно рассказал о мифотворчестве историков, о том, какую огромную роль играют фальшивки в ТИ. Я рассказал о некоторых фальсификаторах XIX и XVIII вв. (фальсификация истории в недавно закончившемся веке у многих читателей еще свежа в памяти), о поддельных дарственных средневековых европейских правителей, о семейной фирме по подделке якобы античных китайских рукописей, о фальшивой истории преследования ведьм и о мотивах авторов подделок. Подделываются произведения искусства, археологические артефакты, рукописи и книги, все, что может принести материальную выгоду и славу автору подделок. В одном из докладов на Историческом салоне в Карлсруэ я рассказал о выдуманной истории каннибализма, озаглавив его «Каннибальская ложь историков».

Даже мифология подвергается фальсификации. В главе 7 названной книги (она носит название «Мифы предыстории») я показал, что эпосы многих народов Европы являются литературными подделками и отражают не память народа, а литературную моду конца XVIII и XIX вв. и представления написавших их в эти два века лиц о том, как по их мнению должна выглядеть мифология соответствующего народа.

Многообразие моделей прошлого определяется законами динамики памяти

Историю прочно держали в своих руках государство, наука и деятели культуры, которые постепенно придавали форму коллективному духу нации.

Сегодня воспоминание является местью слабых и аутсайдеров, тех, кому прежде был закрыт путь в историю.

Пьерр Нора, в статье «Взрывы воспоминания», газета «Ди Вельт» от 20 авг. 2001 г.

В уже цитированной книге «Память о войне. 60 лет спустя. Россия, Германия, Европа», на 780 стр. рассматривается развитие памяти о Второй мировой войне. Иными словами, здесь анализируются разные аспекты возникновения исторической картины сравнительно недавнего по историческим масштабам, но судьбоносного события, которое характеризуется в книге как центральное для всего 20-го века. И хотя на эти 60 лет приходится невероятное развитие средств массовой информации, а в последние 10 с лишним лет их традиционная палитра пополнилась таким демократическим средством коммуникации как Интернет, мы можем с грустью констатировать, что на пути создания адекватной картины рассматриваемого авторами книги масштабного события стояли и стоят мощные силы, противодействующие кристаллизации полной, детальной и, главное, правдивой картины этого недавнего прошлого.

Какие основания имеют историки для уверенности в том, что в прошедшие века на пути формирования достоверных картин прошлого не стояли еще более мощные силы, которые в условиях отсутствия СМИ могли почти произвольно формировать картины прошлого в своих собственных интересах, могли еще эффективнее, чем в наше время воздействовать на формирование памяти поколений о прошедших войнах и прочих важных событиях?

Особое внимание в книге уделяется именно феномену памяти как «особого предмета научного изучения и осмысливания» (стр. 4). Иными словами, в книге идет речь о возникновении одной из моделей прошлого во всем ее многообразии. По крайней мере в России историческая память, т.е. процесс оформления модели прошлого, лишь в отдельных немногочисленных случаях воспринимается как «отдельный предмет общественного обсуждения и научного исследования» (стр. 5). А там, где нет общественного контроля, заправляющим СМИ силам ничего не стоит формировать память целого народа в своих идеологических и политических интересах.

Целью книги является не переписывание истории Второй мировой войны, а изучение процесса становления моделей прошлого в течение прошедших после ее окончания 60 лет. Задается вопрос о том, как трансформировались объем, содержание и структуры моделей этой войны, «как память становилась ареной политической борьбы и весомой ставкой в геополитической игре». (стр. 7). Во введении к книге поясняется, что речь в ней идет о сегодняшнем дне и далее раскрывается, о чем книга в частности:

«О том, как отдельные фрагменты прошлого вытеснялись в глубь общественного и индивидуального сознания, а на их месте создавались «новые» воспоминания, как вытесненное вновь всплывало, и подчас в сильно преображенном виде. О том, как прошлое живет в настоящем, отбрасывая свою тень в будущее. О том, как вытеснение из социальной памяти травматичных моментов прошлого соседствует с их продуктивной исторической проработкой. О коллективной памяти и об отношении людей к своему и чужому прошлому. О функциях памяти и о формах ее воплощения в литературе, кинематографе и музыкальных произведениях, монументальных мемориалах и архивах, устных и письменных свидетельствах, правительственных и неправительственных организациях и, наконец, в средствах массовой информации. О сегодняшних «войнах памяти», разворачивающихся как между отдельными странами, так и между отдельными социальными группами.» (стр. 7)

Замените здесь слово «память» на слова «модель прошлого» и вы получите перечисление разных форм жизни и динамики наших исторических представлений о конкретном масштабном историческом событии. Впрочем речь идет даже не о самой модели прошлого, а о динамике этих моделей, о закономерностях их изменения и вариации. И здесь современная Россия еще не ушла далеко от Советского Союза:

«Память о Великой Отечественной войне еще редко осознается как вопрос, не совпадающий с изучением истории войны и признанием ее «государственного значения». Предлагаемые историками новые трактовки военной истории зачастую воспринимаются как «осквернение памяти». [...] Но главное — голос воевавшего народа, голоса ветеранов войны по-прежнему узурпирует верховная власть. На создание виртуальной реальности «нашего славного боевого прошлого», к которой и будут апеллировать готовящиеся празднества по случаю 60-летия Победы, тратятся средства, не сопоставимые с теми, что идут на повседневные нужды победивших ветеранов. Сегодня, так же как и в советское время, память о войне скорее служит легитимации политического режима, нежели имеет непосредственное отношение к самой войне. Контроль над прошлым оказывается необходимым условием контроля над настоящим. […] В преддверии юбилея было прекращено расследование расстрела польских офицеров в Катыни. Пакт между Гитлером и Сталиным «выпал» из памяти общества так же, как и террор, проводившийся советскими оккупационными властями на аннексированных территориях в Восточной Европе. Забыты советские военнопленные — жертвы двух диктатур, «освобожденные» из гитлеровских лагерей для того, чтобы мгновенно оказаться в сталинских. Забыт, наконец, тот режим несвободы, который был установлен в результате победы над Германией в оккупированных советскими войсками странах Восточной Европы, что по-прежнему осложняет сближение между Россией и странами бывшего «соцлагеря».» (стр.8-10)

Я не в состоянии пересказать здесь самые интересные наблюдения за процессом формирования коллективной памяти, представленные в 40 с лишним отдельных статьях сборника, а также в изложении дискуссии на тему о памяти о войне в современных российских СМИ и в материале об исторических документальных фильмах немецкого телевидения. Хочу только отметить, что подмеченные в сборнике трудности на пути создания правдивой и объективной исторической картины Второй мировой войны проявлялись и в более близкое нам время. Например, в ходе войны в Сербии войска НАТО проводили довольно сильную цензуру информации, поступающей из Косово в остальной мир. Картина повторилась и в ходе войны в Афганистане.

Таким образом, искажение картины событий – черта, присущая самым разным политическим режимам. О том, как в СССР, а затем в ставшей самостоятельным государством Российской Федерации формировалась официальная модель происходившего в ходе Афганской войны, рассказано в статье Натальи Даниловой «Мемориальная версия Афганской войны (1979-1989 годы)» на стр. 262-281 сборника. В политике государства, грубо контролировавшего во все годы войны советские СМИ, автор выделяет четыре основных этапа:

1. Замалчивание военного характера операций в Афганистане (1979-83 гг.).