Приключения-70

Между прочим, заготовители попросили указать им дом Кирилловой. Босой мальчишка проводил их к хорошей избе. Зашли. Поговорили с хозяйкой — вдовушкой в возрасте, но еще приятной внешности. Не отказались от угощения, хотя поначалу помялись. Сели за стол, живо выхлебали чугунок щей. Закурили. Потом как-то так оказалось, что приезжие будто и с дочкой хозяйской знакомы, в Москве встречались, и дружка дочкиного хорошо знают. Хозяйка даже руками всплеснула:

— Батюшки, что бы вам чуток раньше, заявиться. Они вот только недавно в Кудиново ушли, на свадьбу их пригласили.

— Не сходить ли и нам в Кудиново? — спросил спутников заготовитель с усиками.

— А пойдите, пойдите, — присоветовала хозяйка. — На свадьбе гостям завсегда рады. Свадьба богатая, хозяин сына свово женит. А до Кудинова всего-то две версты.

Подходя к Кудинову, заготовители вынули и проверили пистолеты. Тот, что с усиками, распорядился:

— Данильченко, вы с Зуевым постарайтесь пробраться в избу, проверьте, там ли Козуля. Я и Беляев останемся во дворе.

Пройти в избу, ходившую ходуном от свадебного веселья, оказалось просто: в толпе гостей, званых и незваных, никто не обратил внимания на двух мужчин в брезентовых плащах. Через минуту они вышли, и Данильченко сообщил:

— Сидит как миленький рядом с женихом. И краля его там.

— Пьян?

— По-моему, нет, хотя, видимо, выпил изрядно.

— Будем брать? — спросил Беляев.

— Н-да… Положеньице. Полна изба народу, а пальба обязательно поднимется. — Мартынов нахмурился и решил: — Нет, подождем, пока разойдутся.

Все четверо спрятались за амбаром.

Расходиться начали не скоро. Четверо чекистов имели «приятную» возможность еще часа два слушать нестройное пение, дробный грохот сапог, взвизги — одним словом, разливанное свадебное веселье.

Наконец дверь широко распахнулась, и гости, поддерживая друг друга, стали вываливаться на свежий воздух. Козули среди них не оказалось. Значит, остался ночевать. Подождали еще немного и решили уже было идти в дом, как дверь снова отворилась и появился человек без пиджака, в расстегнутой рубашке, вгляделся в темноту, растер лицо ладонями. Потом стал закуривать; огонек спички осветил угрюмое губастое лицо и спутанные волосы, нависшие на лоб. Это был Козуля. Сойдя с крыльца, он направился к амбару, осторожно переставляя ноги.

Беляев выскользнул из-за угла и ударил Козулю рукояткой нагана. Падающего бандита подхватили, зажав ему рот. Через минуту он лежал связанный, безоружный, с кляпом во рту.

Мартынов и Беляев пошли в избу, где хозяева уже готовились ко сну. Кириллова стояла перед зеркалом, вынимая из пышных волос шпильки. Она с удивлением посмотрела на человека, который извлекал из карманов пиджака Козули, висевшего на стуле, два пистолета и самодельную бомбу. Другой человек подошел к ней и тихо шепнул:

— Выйди! Козуля велел.

Ничего не понимая, Кириллова накинула шаль и вышла.

— Не шуметь! — приказали ей, когда она чуть было не вскрикнула, увидев связанного Козулю.

Беляев вынес из избы два пальто, и бандита с его подругой задами деревни повели к станции.

XVIII

С лета 1918 года, после подавления восстания «левых» эсеров, Мария Спиридонова жила в Новогирееве. Жила на свободе, дав честное слово не принимать впредь участия в политической жизни. Время от времени кто-то к ней все-таки приезжал, и тогда, запершись, она подолгу оставалась дома.

После крушения всех своих планов эта красивая женщина, высокая, стройная, с гладкой прической, с фанатически горящими глазами, всегда опрятно и со вкусом одетая, стала понемногу опускаться. Она уже не следила за свежестью своих блузок, часто ходила непричесанная и выкуривала множество папирос.

Комиссар Данильченко с Мартыновым и двумя сотрудниками угрозыска, с некоторого времени ведшие наблюдение за дачей, изредка видели Спиридонову, прогуливающуюся по саду перед дачей, с накинутой на плечи шалью и неизменной папиросой во рту.

Никто давно не приезжал к Спиридоновой, словно, всеми позабытая, никому она больше не была нужна. Данильченко уже подумывал было снять наблюдение, когда однажды утром возле дачи появился мужчина в хорошем пальто и шляпе, небрежно сдвинутой набок. Мужчина быстрым шагом прошел мимо дачи, свернул за угол, потом появился вновь и на этот раз прошелся неторопливо, бросая внимательные взгляды по сторонам. Не заметив ничего подозрительного, он уже взялся ва щеколду калитки. В этот момент его схватили за руки. С мужчиной пришлось повозиться — здоровый оказался мужик.

В МУРе, куда его тотчас привезли, Иван Чемоданов сперва буйствовал, ругался и даже грозил, что «за него отомстят». Трепалов молча ходил по кабинету, терпеливо ожидая конца этой истерики, и когда Ванька Чемодан вдруг стих и как-то съежился, словно надувной шарик «уйди-уйди!», из которого выпустили воздух, Александр Максимович уселся напротив и негромко, но внушительно сказал:

— Слушайте, Чемоданов, ваша песенка спета. Со всеми бандитами мы, Советская власть, решительно покончим в ближайшее же время. Хватит. Больше терпеть мы не будем. Поняли? Так вот, лучше сами скажите, где скрывается Кошельков. Тогда суд учтет ваше добровольное признание.

— За суку считаете? — огрызнулся бандит. — Кошелька не выдам.

Трепалов вызвал дежурного, что-то шепнул ему, и через минуту конвойный ввел в кабинет Федорова — одного из тех, кто попался во время облавы еще зимой.

— Чемоданов, знаете ли вы этого гражданина?

Ванька Чемодан отрицательно мотнул головой.

— Брось, Ванька, — тихо сказал Федоров. — Хана наше дело. Выкладывай все начистоту. Все равно нам не впервой за решеткой сидеть. Только тут, я тебе скажу, не то что в старой полиции. Сколько нас раньше лупили, помнишь? А меня пальцем никто не тронул, хотя я, конечно, немало крови попортил лега… то есть сыщикам. Дадим им Кошелька, может, и простят нас. А Янька давно пули просит.

Он не успел договорить: Чемоданов вскочил и ударил его по лицу. Федоров поднялся с пола, вытер кровь с рассеченной губы и сказал Чемоданову, которого уже скрутили, одно только слово:

— Дурак!

Три дня Чемоданов отказывался давать какие-либо показания. Сидел на койке в одиночке и, уставившись в одну точку, молчал, о чем-то мучительно размышляя. Когда конвойный первый раз принес ему обед — пшенный суп с кусочками размочаленной воблы и четвертушку черного глинистого хлеба, предупредив, что хлеб — паек на весь день, — заключенный брезгливо отодвинул еду и зло буркнул: