Принц Спиркреста
Шрифт:
— О, — говорит она. — Это ты. Как давно ты здесь?
— Я только что вышел, — вру я.
Она смотрит на меня секунду. Язык ее тела не изменился, но теперь в ней есть какая-то грань. Невидимое напряжение, натянутая веревка невысказанного, связывающая нас. Я тоже чувствую ее осторожность. Она думает, не собираюсь ли я снова напасть на нее? Подозревает ли она, что я хочу украсть у нее еще один поцелуй?
Я действительно хочу этого. Я много чего хочу.
Но на этот раз я пришел с миром.
Я протягиваю ей свою бутылку вина. — Выпьешь?
Ее глаза сужаются.
Анаис, кажется, секунду раздумывает над моим предложением. Я не виню ее за то, что она мне не доверяет. Наконец, она кивает. Может быть, она пытается выбрать свою битву.
Спустившись на балкон, я занимаю место рядом с ее холстом, спиной к горам и озеру. Я сжимаю в кулаке пробку от бутылки, заглушая звук. У меня нет настроения нарушать тишину этого момента. Сейчас я чувствую себя исследователем, попавшим в сказочную страну, похожую на сон. Любое резкое движение или шум может привести к тому, что мир и его обитатели растворятся в золотистой дымке.
Я делаю глоток прямо из бутылки и передаю ее Анаис. Я наполовину ожидаю, что она вытрет рукавом своей нелепой толстовки ободок горлышка, но она этого не делает. Она кладет свой рот прямо на то место, где только что был мой - косвенный поцелуй - и бесцеремонно выпивает.
Она облизывает губы и с кивком передает мне бутылку обратно. — Это хорошее вино.
— А ты ожидала чего-то меньшего?
Она отворачивается, на ее губах появляется намек на усмешку.
— Зная тебя, я могу предположить, что твоя семья владеет виноградником, на котором производится это вино.
Я тихонько смеюсь. — Так и есть.
— Конечно.
— Я думаю, тебе понравится Шато Монкруа. Я как-нибудь свожу вас туда.
— Я и не мечтала о такой чести. Как современная Золушка.
— Ты не Золушка, tresor. Ты - богатая лесная ведьма, которая живет с медведями и птицами.
— Если бы.
Закатив глаза, Анаис наклоняется к холсту и продолжает писать. Наблюдать за ней очень увлекательно. Ее лицо, обычно похожее на гладкую, неподвижную поверхность озера, оживает, когда она пишет. Она расширяет глаза, наклоняет голову. Она сжимает губы, кусает их, жует внутреннюю поверхность рта.
На ее лице появляются и исчезают отблески эмоций. Удивление, умиление, досада, внезапное осознание, удовлетворение, растерянность. Я жалею, что у меня нет фотоаппарата, чтобы запечатлеть и увековечить каждое выражение, собрать их как трофеи.
— Что ты рисуешь? — спрашиваю я с неподдельным любопытством.
Она не отрывает глаз от холста, но откидывается на спинку кресла и в задумчивости поджимает губы. Она постукивает ручкой кисти по маленькой подушечке рта. — Я... пока не уверена.
— Хм… — Я делаю еще один глоток вина. — Тогда еще одна причина, по которой фотография должна победить в дебатах.
— Правда?
Я киваю, хотя она по-прежнему не смотрит на меня. — Что бы ты ни рисовала, это не может быть абсолютно правдивым, если большая часть этого - прямо из твоей головы.
— Потому что мысли - это ложь? Воображение - это обман?
—
Я этого не говорю.Она наконец-то подняла глаза. — Тогда что ты хочешь сказать?
Она берет бутылку из моих рук. — Продолжай, я хочу знать. Если ты хочешь победить в дебатах честно и справедливо, то тебе придется больше работать.
Она делает еще один глоток вина. По мере того как она пьет, ее голова откидывается назад, обнажая изящную линию шеи, прежде чем она скрывается в толстовке. Закончив, она вытирает рот рукавом, но не выпускает бутылку из рук. — Ну что?
Я наклоняюсь к ней.
— Ты действительно затеваешь со мной драку? В тот единственный раз, когда я веду себя хорошо?
— Я не затеваю драку. — Она одаривает меня милой, фальшивой улыбкой. — Возможно, ты не знаешь этого, но я не из тех, кто затевает драки.
Я проигнорировал очевидную ссылку на нашу небольшую потасовку на лесной поляне - сейчас мне не до этого.
— Я этого не знал, нет, — говорю я вместо этого своим самым приятным голосом. — Я мало что знаю о том, какой ты человек. Мы могли бы быть незнакомцами, если бы я знал о тебе все. Удивительно, что мы вообще помолвлены, не так ли?
Она хихикает, удивительно по-девичьи, почти кокетливо. — Ты говоришь так, будто помолвлен с незнакомцем. Это звучит очень старомодно, практически средневеково.
— Я даже слышал, что в парадном зале дома Монкруа будет выставлена окровавленная простыня.
Она делает еще один глоток вина и возвращает мне бутылку, качая головой, когда глотает.
— Не шути так. На самом деле я бы не стала обижаться на вашу сумасшедшую семейку. Аристократы не в себе.
— Эй, да ладно тебе. — Я ухмыляюсь. — Мы - современная буржуазия, настоящий феминистский институт, разве ты не знаешь.
— В твоем теле нет ни одной феминистской косточки.
Я пожимаю плечами. — Ты можешь считать меня дьяволом, но даже сатана признал бы, что все полы заслуживают равных политических и социальных прав.
Опустив кисть в пластиковый стаканчик с молочной водой, она упирается руками в пол балкона между нами. Она опирается на руки, наклоняясь ближе и заглядывая мне в лицо.
— Это та фраза, которая затаскивает всех девушек в твою постель? — спрашивает она низким, насмешливым голосом.
Я не могу отстраниться от нее, потому что моя голова уже упирается в деревянные столбики балюстрады, но у меня нет никакого желания. Ее близость не неприятна, я чувствую этот ее тонкий аромат французского лета, аромат вина на ее дыхании, химические запахи ее красок и лаков.
— Мне не нужны линии, чтобы затащить всех девушек в свою постель, — уверяю я ее. — Для этого у меня есть лицо.
— Я не уверена, что твое лицо настолько надежно, — замечает она. Ее тон вполне серьезен, но в глазах блестит не только звездный свет.
Я поднимаю брови и смотрю на нее. — О, это надежно.
Она ухмыляется. Немного кривая, немного фейская.
— Если бы это было так, — говорит она, — тебе бы не пришлось красть поцелуи, не так ли?
Она серьезно или нет? Она смотрит прямо мне в глаза, ее лицо в нескольких дюймах от моего, но слишком темно, чтобы правильно ее понять. Не то чтобы я когда-либо мог прочитать ее при свете дня, во всяком случае.