Принцесса на горошине

– Наверное, надо пожениться.

Я кивнула в ответ, это и было его предложением и моим радостным согласием.

Начались приготовления к свадьбе, но и они были не громогласными, не особо радостными, остановились на том, что я принялась продумывать фасон платья, где бы я хотела устроить свадебный банкет, и поджидать приезда родителей Марата, чтобы обговорить все детали.

Наверное, во всех приготовлениях к торжеству, это было самым важным, по крайней мере, для меня. Встретиться с родителями Марата, согласовать с ними формат торжества… встать перед ними официальной невестой их сына, а не девушкой, с которой он то ли живет в Москве, то ли не живет. Я очень ждала наставлений Алии Ренатовны, как всё должны быть, чтобы они с Назимом Агзамовичем остались довольны.

А они не приехали.

Просто не приехали.

– Они не смогли, - оправдывался за родителей Марат. – Так получилось, Маш, не принимай близко к сердцу. Бабушка заболела…

Я кивала, улыбалась ему, всеми силами старалась выказать своё понимание. Лихорадочно собирала с дивана журналы свадебной тематики, собиралась их показать будущей свекрови. Но её это, по всей видимости, мало интересовало.

– Приедут на свадьбу, - сказал мне тогда Марат.

А я сделала глубокий вдох, посмотрела на него и только попросила:

– Скажи мне, как есть. Я тебя прошу. Скажи мне то, что сказали тебе родители.

Марат долго смотрел на меня в молчании. Затем даже поморщился от досады, а я всё ждала. Не собиралась и в этот раз оставаться без правдивого ответа.

– Они хотят для меня жену-мусульманку.

Я улыбнулась ему.

– Ты должен был сказать мне об этом давно, - сказала я ему. Не знаю, прозвучало ли это, как упрек, но я сказала, что думала.

– Маш. Я тебя люблю.

Это прозвучало настолько обреченно, что у меня едва сердце от боли не остановилось. Я прижимала к себе кипу журналов, и радовалась, что они у меня в руках. Что свою боль я могу попробовать передать им. Конечно, это самообман, но была хоть какая-то иллюзия, что я выдержу и не умру прямо на месте.

– Но это ведь ничего не значит, - проговорила я. – Да? Сама по себе любовь ничего не значит. Ты уедешь в Казань, всё равно уедешь, даже если я откажусь ехать с тобой. Даже если я попрошу тебя остаться. Даже если скажу, как сильно люблю. Ты же не выберешь меня, Марат.

– Ты поедешь со мной.

– Зачем? Чтобы ты и дальше разрывался между мной и семьёй? – Я якобы безразлично пожала плечами. – Они меня не любят. Они меня не принимают. Я для них помеха. Я сбиваю тебя с пути.

– Маша.

Я отчаянно покачала головой и повторила с болью в голосе:

– Ты уезжаешь. – Посмотрела на него. – Ты ведь уезжаешь?

– Я должен.

– Я тоже должна. Ты не хочешь выбирать, хочешь, чтобы выбрала я. Отказалась от своей жизни, уехала от отца, но ради чего? Ради того, чтобы доказывать твоим родным, что я достойна быть твоей женой? Сколько времени я на это потрачу? А если у нас родятся дети, Марат, они тоже будут недостойны? Потому что их родила я?

– Не преувеличивай. Дети будут…

– Мусульманами, - подсказала я с грустной улыбкой. Мне было очень больно, почти невозможно дышать. – Их, непременно, в семью примут. Не посмотрят на то, кто их мать. Воспитают правильно.

– Маша.

Я головой покачала, жестом попросила его не подходить. После чего сказала:

– Я поеду домой. Мне надо ещё подумать.

ГЛАВА 12

Вот так всё и закончилось.

Наверное, расставание – это самое удивительное и в то же время печальное в отношениях. Когда ты не можешь уложить в своей голове происходящее. Вроде бы совсем недавно вы были влюблены, нежны друг с другом, строили планы и мечтали об общем будущем, а потом эти самые мечты заканчиваются ссорами, обидами, непониманием. В какой-то момент ты останавливаешься, пытаешься осмыслить, и не понимаешь, как вы до такого дошли. Были близкими, родными, а стали склочными и чужими людьми. И нет больше внутри нежности и желания понять. Есть только стремление что-то доказать, порой обидеть словом, выйти в споре победителем. А победителей в расставании не бывает. Повезет, если каждый останется при своём, а не с дырой вместо сердца.

Позже, после тысячной попытки осмыслить случившееся, порой кажется, что нашёл верный ответ. Что поступить в определенный момент нужно было иначе, повести себя по-другому, сказать… вместо того, чтобы что-то сказать, можно было подойти и обнять. Дать понять человеку, что его близкое присутствие, куда важнее какой-то там недоказуемой истины. Которая никому, по сути, и не нужна. Одно объятие, один поцелуй, одно вовремя сказанное теплое слово, и, возможно, возникшая проблема вам обоим показалась бы глупой и несущественной, и не переросла бы в очередную обиду. Вот только уже поздно, и обнимать больше некого. Через стену, в которую плотным рядом сложились все ваши разногласия, уже не переступить.

Ужасное слово – поздно.

Марат уехал в Казань, а я осталась в Москве. Между нами не было слов, которые бы поставили точку в наших отношениях. Мы, по факту, даже не расставались. Просто разъехались по разным городам, я очень тяжело переживала свалившееся на меня разочарование, понимание того, что пришлась не ко двору его семье, а Марат не стал мнению родителей противиться.

«Они хотят для меня жену-мусульманку». Эти слова долго-долго звучали у меня в ушах и казались мне ужасно несправедливыми.

Мне казалось, что главное, радоваться за своих детей, которых любят, которые сами смогли полюбить, а все остальное – это такие мелочи, нестоящие внимания. Но, наверное, я была слишком молода для таких выводов. Слишком многого не понимала, слишком многое не брала в расчет. Например, семейные традиции и принципы, неправильно расставляла приоритеты.

– Пять лет прошло, а ты снова обо всё этом думаешь, - недовольно проговорила я, обращаясь наутро к своему отражению в зеркале.

Всю ночь мне снилась какая-то суета, бардак, я тревожно крутилась во сне, и проснулась не в лучшем расположении духа. Уставшая и измотанная.

С мыслями о Марате Давыдове. Всё, как пять лет назад. Засыпала с мыслями о нём, и просыпалась с этими же мыслями. Кто бы знал, чего мне стоило от них избавиться.

– Марьяна. – Шура заглянула в комнату после короткого стука. Я на экономку посмотрела. – Ты проснулась? Там Дмитрий Алексеевич пожаловал.

Я снова посмотрела в глаза своему отражению, недовольно.

– Кто его впустил?

– Я впустила, - развела руками Шура. И тут же добавила: - А что прикажешь делать, если он в дверь звонит? Выгнать? Я так не умею.

Я вздохнула.

– Хорошо, я сейчас спущусь.

В столовой, где поджидал меня Абакумов, работал телевизор. Во мне вдруг вспыхнуло чувство дежавю. Будто всё это уже было. Я спускаюсь утром, а Димка завтракает, смотрит новости, перед тем, как уехать на работу. Я даже представила его в белоснежной рубашке с галстуком, с чашкой кофе в руке, перед тарелкой с омлетом. Я вошла в столовую, на Дмитрия Алексеевича посмотрела, и моё представление о том, что я увижу, немного пошатнулось. Абакумов был одет в черную рубашку, расстегнутый ворот показывал крепкую шею, и довольной улыбкой на лице Дмитрия Алексеевича и не пахло. Он пил кофе и смотрел на экран телевизора.