Принцесса на горошине

– Договор? – переспросила Лиля. – На квартиру?

– Нет. Договор с каналом. – Я усмехнулась. – На цикл передач о моей семье.

– Марьяна, ты зачем пришла? – задала мне мама конкретный вопрос. Я видела, что она совсем не рада моему присутствию. – Мы с тобой говорили, и я не заметила в тебе желания встречаться со мной.

– А где ты предлагала мне с тобой встретиться? В студии скандального шоу?

– Ты пришла маму стыдить? – влезла Лиля, и даже встала между мной и ею. Я смотрела на них, и, мне кажется, впервые видела, насколько они похожи. Папа всегда говорил, что я похожа на маму, что-то общее у нас, без сомнения, было, но Лиля была явным её продолжением. И внешне, и по повадкам и жестам. И, судя по всего, по характеру и по взглядам на жизнь.

– Нет, я не собираюсь стыдить взрослого человека. Я пришла сказать, что моя версия останется неизменной.
– Повернулась к матери, заставила себя посмотреть ей в глаза.
– Я сирота, - сказала я, понимая, что после этих слов пути назад не будет. И отношений с моими единственными родственниками у меня не будет. – Меня вырастил замечательный отец, а мама… мама, она погибла в автокатастрофе, очень давно. – Они обе в молчании смотрели на меня. А я продолжила, в прискорбии разведя руками: - Очень печальное событие. Но мы с папой сумели его пережить. А то, что говорите вы, я понятия не имею, как вы обе связаны с моей семьей.

– Ты ведь несерьезно? – Это Лиля задала этот вопрос, потому что мама продолжала молчать. Я на маму всё это время смотрела, не на сестру. Я хотела видеть её реакцию, её глаза, но она от моего взгляда настойчиво уворачивалась.

– Я серьёзно, - проговорила я приглушенно. – Мне всё это надоело, выслушивать всю эту грязь в мою сторону и в сторону моего отца.

Лиля вдруг схватила меня за руку, в намерении развернуть меня к себе лицом, но я воспротивилась. Руку свою отдёрнула, а смотреть продолжила на мать.

– Тогда докажи, - в запале начала сестра, - докажи, что мама неправду говорит! Тебе никто не поверит! Никто больше не поверит в идеальную репутацию твоего папы! Да и твою тоже!

– Я ничего доказывать никому не собираюсь, - ответила я, всё-таки поворачиваясь к сестре. И в который раз за последние дни, проговорила: - Я – Марьяна Дегтярева. Я – дочь своего отца. И никакие сплетни, никакие скандалы этого факта не изменят. И есть то, чему отец меня научил. Это отстаивать своё мнение, свою правду. А моя правда в том, что меня вырастил замечательный отец. И я не пожалею ни сил, ни денег на то, чтобы защитить его имя. Не своё, Лиля, то, что говорят про меня, большой роли не играет. В глаза мне никто не посмеет ничего сказать, а вот папу я буду защищать. Это мой долг, за всё, что он для меня сделал. – Я невольно сделала шаг к сестре, и выглядело это так, будто я на неё наступаю. Я не собиралась делать этого специально, но впечатление, судя по всему, произвела, потому что Лиля отступила. И сделала это с долей паники во взгляде.

– Дочка, ты не права, - проговорила мама за моим плечом.

Я обернулась к ней. Головой качнула.

– Я тебе не дочка. Все свои материнские чувства ко мне, ты оставила в студии, когда рассказывала, как с тобой поступили неправильно. Как тебя унижали, топтали и выгоняли. Я, отец. А потом взяла за это деньги. И опять взяла, и опять. Чтобы жить в этой квартирке, - я окинула жестом прихожую, в которой мы находились. – Которая даже не твоя. Чтобы есть в ресторанах, которые раньше тебе были не по карману. Одеваться в магазинах, о которых ты столько лет могла лишь вспоминать. И не говори, что в тот момент, когда ты получала гонорары, ты думала обо мне, и о наших с тобой отношениях.

– Уходи отсюда, - потребовала Лиля. – Ты нам не нужна!

– Нисколько в этом не сомневаюсь. Вот только все скандалы, сколько их не подогревай, в конце концов, набивают оскомину, и становится скучно. Мне даже интересно, сколько продержитесь вы. Это ведь зависит от интереса лично к моей персоне, правда? А не к вашим сплетням обо мне.

Лиля уперла руку в бок и с вызовом проговорила:

– Нет никаких сплетен. Мы говорим только правду.

Я покивала, потом посмотрела на маму и задала ей самый главный вопрос:

– Правду, мама? Ты говоришь только правду?

Взгляд у неё всё-таки был виноватым. Она хоть и старалась храбриться, старалась держать голову высоко поднятой, я видела её смятение и неуверенность.

– Я имею право рассказать свою историю.

– Наверное, - не стала я спорить. – Но стоит ли обвинять отца в том, что твоя жизнь сложилась так, как сложилась? И стоило ли рассказывать свою правду, зарабатывая на насущную жизнь скандалом?

– Тебе легко говорить, - сказала мне мама. – Ты никогда не знала никаких проблем. Ты никогда не знала, что такое нужда. Никогда не жила так, как жила я и твоя сестра.

– И я в этом виновата? – поразилась я. – Или отец виноват? А ты не виновата ни в чем?

– Не трогай маму, - потребовала Лиля, и снова указала мне на дверь. – Уходи!

Очень тягостное чувство возникает, когда тебя выгоняют. Особенно, когда это делают родные люди. Но я знала, на что шла, когда решила встретиться с ними. На другой исход рассчитывать было глупо. Я и не рассчитывала, но всё равно было горько, и от чувства несправедливости, которое сдавило горло, хотелось остаться и продолжить что-то доказывать. Но я знала, что это неправильно – оставаться. Поэтому я шагнула к распахнутой двери. Правда, обернулась в последний момент. Посмотрела на них.

– Я больше не буду стоять в стороне. Молча выслушивать то, что вы говорите о моём отце. За каждое слово о нём, я буду драться с вами. Но не так, как вы привыкли. Не скандалом. Я засужу вас за каждое слово неправды.

Я вышла, и за мной с громким стуком захлопнулась входная дверь. Я всего на мгновение остановилась, необходимо было перевести дыхание. Победительницей я себя совсем не чувствовала. Не чувствовала, что выигрывала хоть что-то от этой встречи, и, возможно, меня никто не похвалит за проявленную инициативу, скажут, что я лишь усложнила задачу, но в эту минуту я осознавала лишь одно – я для себя поставила точку.

Я снова в этом мире одна. Я – сирота.

Всю дорогу домой я молчала, Пал Палыч не приставал ко мне с расспросами, только время от времени оборачивался и смотрел на меня. В его глазах была тревога и сочувствие, и он, видимо, не знал, что мне сказать, и как поддержать. А я, если честно, была рада, что он молчит. Никакого сочувствия я не хотела.

– Сколько ещё всё это продолжаться будет, - услышала я его ворчание, когда мы приехали домой. Обращался он не ко мне, а к Шуре, они о чем-то негромко переговаривались в столовой, наверное, думали, что я не слышу. А я слышала. Сидела за отцовским столом в кабинете, дверь была приоткрыта, и, хотя, я не разбирала всех слов, но понимала, что они обсуждают ситуацию и жалеют меня.

Я не хотела слышать жалостливых речей. Понимала, что если меня начнут жалеть, я тоже начну себя жалеть, начну реветь, а мне не хотелось превращаться в слабую, избалованную, богатую, но никому не нужную девочку, которой меня представляла мама в своих откровениях. Я ведь не такая. Папа меня воспитывал не такой.

Я выдвинула верхний ящик стола, раньше отец держал там бумаги, документы, которые требовали его немедленного внимания, а после его кончины, этот ящик всегда был пуст. Только один конверт лежал в нём. Тоже важный, который давно требовал моего внимания к себе, но я всё оттягивала и оттягивала этот момент. Письмо отца, которое передал мне адвокат в день оглашения завещания. Я тогда приняла его, но так и не нашла в себе смелости его вскрыть и прочитать. Одна мысль о том, что я увижу почерк отца, вызывала в моей душе панику. Ведь письмо, написанное его рукой, вот оно – абсолютно реально. А папы уже нет. Несколько недель оно пролежало в этом ящике, но сегодня я его достала, и в порыве вскрыла его, стараясь не думать о том, что, возможно, через минуту уже пожалею. Ведь сейчас прочитаю, и больше не будет никаких посланий от отца. Никогда.