Прививка от космоса
Шрифт:
14.
Мы просидели с Машей до четырех утра по местному времени, мы болтали обо всем на свете, время от времени прикладываясь к канистре. Оказалось, что у нас с ней (с Машей, а не с канистрой) много общего.
Маша тоже родилась в бедном районе большого города, только не Нью-Йорка, а Казани. Маше тоже повезло, она тоже ухитрилась выхлопотать стипендию в университете, отучиться и получить нормальное образование, только специальность у нее была другая - не менеджмент, а медицина, и окончила университет Маша без отличия.
Ее
Работа Маши сводилась в основном к приему родов, причем не столько у женщин, сколько у домашних олених. Бесплатный ветеринарный врач оленеводам не положен, денег у оленеводов не бывает никогда, так что Маша имела полное право отказывать клиентам в решении их ветеринарных проблем, но другой работы почти не было, а без работы скучно. Сами оленеводы редко обращаются к врачам, лучшими врачами они считают своих шаманов, а если шаман не помог, что ж - такова воля бога. Маша долго не понимала, как можно так жить, но со временем она научилась если не понимать, то хотя бы принимать странную философию людей, по собственной воле живущих в первобытном строе. А потом в один прекрасный день старый седой шаман окрестил Машу, повесил ей на шею крестик из моржовой кости и Маша стала не то чтобы своя, но уже не совсем чужая.
Маша ударилась в мистицизм и одно время даже подумывала, не уйти ли ей в один из немногих сохранившихся монастырей, но жизнь повернулась иначе. Нелепая случайность рассорила ее с духовным отцом, выбросила из христианского мира, а дальше жизнь пошла совсем в другую сторону. Скука, наркотики, виртуалка, больница, вначале обычная, затем психиатрическая, отзыв лицензии, трущобы, снова наркотики, проституция, кражи, тюрьма, снова трущобы… А потом господь смилостивился и Маше предложили завербоваться в дальний космос. И она попала на Мимир.
На Мимире Маша избавилась от наркотической зависимости и вернулась в лоно церкви. Она убеждена, что все жизненные испытания ниспосланы ей богом, в том числе и то испытание, которое мы проходим сейчас, а когда оно закончится, душа Маши будет либо возвышена и очищена, либо закончит свой земной путь и направится туда, куда ей уготовано богом. Интересно, что Машу совсем не мучила совесть по поводу всех совершенных убийств. Маша волновалась исключительно из-за предстоящих тревог и волнений, но не из-за прошедших.
– А как же грех?
– спросил я.
– Так, вроде, это у вас называется? Пока творились все эти беспорядки, ты столько грехов на душу взяла…
– Сколько?
– переспросила Маша с улыбкой.
– Нисколько я грехов на душу не взяла. Сам посуди: убивать никого лично не убивала, красть не крала, прелюбодействовать при всем желании не могу - не замужем. Ни одной заповеди не нарушила, нет на мне греха.
И действительно нет. Хорошо быть христианином, не нарушил формальных запретов - живи себе спокойно и не тужи. Впрочем, у древних христиан вроде
бы все по-другому было…Потом я долго рассказывал о себе. Маша не стала смеяться над моей историей, она искренне посочувствовала мне и это было так трогательно, что как-то само собой получилось, что она оказалась в моих объятиях, а наши губы встретились. Моя рука уже потянулась к застежке ее шорт, но Маша отстранилась и прошептала:
– Не надо. Люди проснутся, представляешь, каково им будет? Я-то одна, а вас семеро.
И действительно, незачем искушать людей почем зря. Взять хотя бы Сашу, ему обидно будет, что Иоганн ему запретил, а я на запреты наплевал. И Иоганну непонятно как себя вести, если он проснется, а я Машу трахаю… Нет, Маша права, надо подождать. Если все будет хорошо, завтра или, на худой конец, послезавтра, на корабле оттянемся. А может, и на Земле оттянемся, чем черт не шутит.
15.
Утром мы с Машей все-таки сделали это. Точнее, не совсем утром, а за полчаса до полудня, но для нас это было утро. Я проснулся, огляделся по сторонам и увидел, что в комнате никого нет, кроме Маши, которая смотрит на меня вполне недвусмысленным взглядом. А потом все получилось само собой.
– Я люблю тебя, - прошептал я, натягивая шорты.
Маша широко улыбнулась, обнажив крупные белые зубы.
– Спасибо, - сказала она.
– Мне тоже понравилось.
Я смутился. С одной стороны, я был искренен, я действительно люблю ее, возможно, даже больше жизни, но с другой стороны, пока я не знаю, что буду думать об этом, когда (если) мы выберемся с Мимира. Не стоит загадывать наперед и заранее произносить высокие слова, лучше подождать до завтра или до послезавтра, а там видно будет.
Мы поцеловались и Маша сказала:
– Постарайся, чтобы другие ничего не заметили. А то ревновать начнут.
– Конечно, - сказал я.
– Не дурак, сам понимаю.
Следующие полчаса были посвящены утреннему туалету. Нет, не умыванию, а туалету в самом прямом смысле слова. Температура в коридоре упала до минус восьмидесяти, выйти наружу можно только в герметичном скафандре, причем как ни старайся проскочить в дверь побыстрее, комната выстужается в момент, лишь у самого нагревателя сохраняется чуть-чуть тепла. В коридоре гадить нельзя, расстегнешь скафандр - мигом промерзнешь до костей. Генрих с Риком где-то нашли еще один нагреватель и организовали на четвертом уровне теплый сортир, не то чтобы совсем теплый, но минус тридцать гораздо приятнее, чем минус восемьдесят, хотя и на таком морозе гадить экстремально. Одно хорошо, что дерьмо мгновенно замерзает до каменной консистенции и совсем не воняет.
Удовлетворив потребности тела, я вернулся в теплую комнату. Юити налил мне стакан шампанского, я выпил и посмотрел на экран телевизора. Оставалось четырнадцать часов.
– Алекс, мы тут одну вещь обсуждали, пока ты спал, - сказал вдруг Рик.
– Как думаешь, станцию можно было спасти?
– Как спасти?
– не понял я.
– Нагревательные элементы больше не работают.
– Ну и что? Простейший нагреватель можно собрать из любых железяк. Энергии будет жрать немеряно, но ее здесь полно, хоть задницей ешь. Насчет всей станции не знаю, а обеденный зал точно можно отопить. Или вообще электрическую дугу собрать…