Признания разгневанной девушки

— Ну, он нашел работу в этом долбанном Ираке в самый разгар войны, Роуз.

— Да, а ты продолжал подавать документы в самые дорогие колледжи страны, даже после того, как он потерял работу. Так чья вина в том, что ему пришлось туда поехать?

Как только я задала этот вопрос, сразу же пожалела. Я пожалела об этом сильнее, чем о чем-либо за всю свою жизнь, потому что я не это имела в виду. Правда, не это.

Так зачем я это сказала? Только, чтобы сделать ему больно? Когда я начала так поступать?

— Извини. Прости меня, Питер, я не… это не…

Он уставился на совок у его ног, потом наклонился, поднял его и протянул мне. Конфеты, покрытые битым стеклом, переливаются на свету.

— M&M? — предлагает он.

Смотрю на осколки и какое-то время думаю над тем, чтобы взять одну конфетку. Поедание стекла сразу же могло бы решить множество моих проблем. Это помогло бы не чувствовать себя так плохо из-за того, что я сказала Питеру, а может быть, меня бы положили в больницу, и мне не пришлось бы идти в школу в понедельник. Я протянула руку, чтобы взять конфету, наполовину шутя, но он убрал совок.

— Ты знаешь, что я подавал документы во все эти школы только потому, что он этого хотел. После того, как он потерял работу, он продолжал говорить, что они все обдумали, что он не хочет, чтобы я учился с кредитами.

— Я знаю. Помню.

— Впрочем, спасибо за чувство вины, — говорит Питер, вставая и унося совок на кухню. Когда он возвращается, он садится на диван рядом со мной, лицом к унылой елке, которая еще перевязана бечевкой. Понятия не имею, когда мама ее купила и как долго она здесь стоит.

— Слушай, ты сделала все правильно, если правда думала, что Стефани могла умереть.

— Скажи это безумной женщине наверху, — говорю я.

— У мамы полный беспорядок в голове.

— По крайней мере, мы знаем, что она остается человеком, — отвечаю я. — Этот срыв стал первым случаем, когда она не вела себя как робот, с тех пор, как папа умер.

— Ты ее обвиняешь?

— Типа того. Она мозгоправ. Разве мозгоправы не знают, как справляться с такой фигней?

— Думаю, все по-другому, когда это твоя собственная семья, — говорит он. — Папа Аманды — мозгоправ, и у него долбаная дурацкая работа».

— Кто такая Аманда? — спрашиваю я без раздумий.

— Моя девушка, — удивленно говорит он. — Мама не сказала тебе, как ее зовут?

Качаю головой. Питер пару секунд обдумывает это, и я в какой-то степени наслаждаюсь, когда вижу, как он понимает, что он — не тема для постоянного обсуждения в этом доме. Конечно, реальность такова, что он мог бы стать темой для постоянного обсуждения, если бы у нас вообще была такая тема.

— Аманда крутая, Рози. Она тебе понравится.

Знаю, что Питер защищал меня сегодня и пытался решить проблему, но я все еще не готова простить его. И меня не волнует, какая «крутая» у него девушка. Насколько я могу судить, ее не существует, пока она не появится здесь и не объяснит, что могло быть настолько важным, чтобы ей пришлось оторвать моего брата от его семьи в наш первый День Благодарения без папы. Если она предложит мне удовлетворительное объяснение — только в этом случае — я подумаю над тем, что она мне понравится.

— Так что на самом деле сегодня случилось? — спрашивает Питер, словно чувствует, что нужно быстро сменить тему.

Несколько месяцев назад я могла рассказать Питеру о Джейми, даже не думая дважды. Но теперь все по-другому. Питер уже не узнает о моих делах автоматически. Кроме того, у меня, наконец, появился только мой «кусочек» Джейми — не Питера, не мамин — и я не хочу им делиться. Ни с кем.

— Все было точно так, как я сказала. О, кроме того, что врач скорой, который осматривал Стефани, оказался Бобби Пассео. Кстати, он до сих пор переживает из-за твоей руки.

Питер издает смешок — больше похожий на фырканье — которого я никогда раньше не слышала. Похоже, что он нарочно смеется по-другому, по-новому.

— Бобби Пассео — врач скорой? Я был уверен, что он будет пить пиво на школьной парковке, пока ему не исполнится пятьдесят.

— Ну, теперь он член общества, вносящий свой вклад, заботясь о школьниках, которых рвет на дискотеках старшеклассников.

— Кто бы мог подумать? — Питер зевает. — Я думал, его забрали в армию или что-то вроде того.

Пытаюсь представить Бобби Пассео в военной форме. Но вместо этого ко мне в голову приходит 21-летний сержант, которого я нашла в Интернете на мемориальном сайте.

— Ты когда-нибудь искал в Интернете папу? — вопрос слетает с моих губ, как будто он только и ждал возможности вырваться. Боковым зрением я вижу, как Питер быстро качает головой.

— Что ты нашла? — спрашивает он упавшим голосом, словно я собираюсь рассказать, как нашла в Google, что где-то у него была вторая семья, или он был русским шпионом из списка разыскиваемых ФБР.

— На самом деле, ничего, только… ты когда-нибудь думал о других людях, которые погибли вместе с ним?

— Поначалу, когда их имена стали известны. Но с тех пор — нет, совсем нет.

— Ну, папино имя есть на этих сайтах — думаю, они называются мемориальные сайты. Эти сайты создали члены семей и друзья погибших, и они выкладывают, мм, фотографии, письма и вещи, вроде этого. И те люди перечислили имена всех, кто погиб при взрыве, поэтому, если ты наберешь в Google папу, появятся сайты других людей.

Я так нервничаю, рассказывая Питеру об этом, что даже не могу смотреть на него — не представляю, почему. Я ощущаю его пристальный взгляд на мне, но мой взгляд прикован к верхушке ненаряженной елки, где должно быть наше старинное, изъеденное молью, украшение-ангел — «семейная реликвия».

— Ты собираешься создать сайт о папе? — спрашивает он.

Для меня странно, что он думает, будто я могу сама сделать что-то такое, и тут же я понимаю — странно то, что мне не пришло в голову сделать это самой. Я ждала чьего-то разрешения? Ненавижу, когда оказываюсь такой трусливой.