Пробуждение

— И вы с нами, ваше благородие? — удивленно спросил один из них.

Я узнал Ивана Пушкина. Всмотревшись, заметил Алексея Золотухина и молчавшего Дмитрия Сивовала. Остальные были незнакомы. Все семеро, как узнал я после, были отнесены ко второму разряду виновности.

— Как же это вас? — сочувственно произнес Пушкин, не дождавшись ответа.

— Не знаю, — нехотя ответил я.

С минуту матросы молчали. Потом разговор возобновился.

— А ты знаешь, Иван, кто схватил-то меня? — послышался сиплый, простуженный голос Алексея Золотухина.

— И кто же?

— Да этот… чтоб ему пусто на том и на этом свете было, гаденыш мичман… граф этот, Нирод.

— И меня он же нашел вместе с Митрюхой на «Ксении», — Пушкин кивнул головой в сторону Сивовала. — В угольной яме спрятали нас братишки… и то разнюхал…

— Дормидонт, жалостливое сердце, пожалел изверга себе на погибель. А как нужно было застукать, — покачал головой Золотухин, — ах, как нужно было… Шипунов, Нашиванкин и я схоронились под колосниковую решетку. Все одно нашел. Собака. А так гулял бы теперь на свободе. Или в леса убежал, либо паспорт достал… Ищи тогда ветра в поле. Покойный Сашка Решетников, царство ему небесное, винтовку в руке держал. Не дал мне. А я не промахнулся бы…

— В другой раз будем умнее, — заметил молчавший все время Сивовал.

— Поумнеешь, Митрий, — Пушкин обнял его за плечи. — Вот покормим клопов еще месячишко на гауптвахте, потом каторги отведаем.

— Если бы карцером да каторгой дело-то обернулось, — заговорил незнакомый мне матрос, — а то — я узнал вчера от караульных солдат, — он снизил голос до шепота, — расстреляли минеров-то… публично… в бухте Тихой… закопали всех в одну яму и пропустили по ней маршем солдат.

— Да… дела, брат, — вздохнул сидевший в тени рядом с ним.

— И нас по голове не погладят, — заметил задумчиво Пушкин.

— Хорошо бы на каторгу, — тихо произнес Золотухин, — а коли расстреляют — худо…

— До самой смерти живы будем, — зазвучал чей-то бодрый, звенящий голос. — А коли на роду так написано — и умрем, братцы…

Дверь в салон внезапно открылась, и меня пригласили войти. Там сидели трое: капитан первого ранга барон Раден, военно-морской следователь, подвижный, как угорь, мужчина средних лет с землисто-серым, невыразительным лицом, и юркий чернявый писарь.

— Садитесь, — сухо произнес Раден, указав на кресло против себя.

Я сел.

— Вас отдал под суд комендант крепости за бездействие против вооруженного бунта на кораблях, — равнодушно и устало сообщил Раден. Поправил пенсне и так же ровно, безучастно продолжил: — По ходу дела против вас появились дополнительные обвинения. Здесь много неясного. Будем говорить начистоту. — Жесткий, упрямый подбородок его подался вперед, глаза смотрели колюче, сухо. — Я буду задавать вопросы. Вы должны мне отвечать, как подсказывает вам честь офицера.

Я молчал.

— Скажите, Лейтенант Евдокимов, почему вы семнадцатого октября после поднятия Андреевского флага, стоя на мостике «Безупречного» и имея под собой невзбунтовавшуюся команду, не приняли никаких мер, когда на «Скором» вспыхнуло восстание?

Я долго обдумывал ответ. Писарь скрипел пером, путал мысли.

— Мое вмешательство не помогло бы, — наконец сказал я. — Притом меня не послушались бы…

Раден побагровел.

— Не послушались бы… А почему на «Маньчжуре» офицеры смогли прекратить бунт? Потому что жизни не жалели ради спокойствия государства и сохранения престола. И второе. Скажите мне, почему вы не помешали поднять на «Безупречном» бунтарский флаг и даже не пытались привести нижних чинов к повиновению?

Ответить на это было трудно. Говорить неправду и испытывать неприятное чувство от фальши мне не хотелось. А раскрывать себя было ни к чему.

— Если разрешите, я воздержусь от ответа, — сохраняя присутствие духа, спокойно ответил я после недолгого раздумья.

— Можете. Вы имеете право, — холодно произнес Раден.

— Спасибо, — не удержался я от благодарности.

— Скажите, лейтенант Евдокимов, у вас есть семья? — спросил неожиданно военно-морской следователь. — Ну, словом, отец, мать, жена, дети?

— У меня нет никого.

— А скажем, привязанность какая-нибудь… любимая женщина? — голос следователя звучал тягуче, приторно, ласково.

— Нет, после прибытия из Шанхая, да и прежде, я жил уединенно… привязанностей никаких не имел… — и тут я насторожился, понял, к чему он клонит. Внутренне напружинился, готовый к новому неожиданному вопросу. В одну секунду решил, что о Вике не скажу ничего. Они не узнают от меня ее имени, кто она и откуда.

Следователь почувствовал что-то и сделал внезапный убийственный выпад.

— Вам знакома эта женщина? — ловким движением фокусника рука следователя поднесла к моему лицу фотографию.

В первый короткий момент я не понял, что это. Взял фотографию в руки. На ней была снята женщина. Она лежала. Ее тело до шеи прикрыто простыней. Лицо… неживое. И это была Вика.

Не знаю, заметил ли следователь, как дрожат мои пальцы, но сам я почувствовал это. В горле защипало, потом сделалось жарко. Заколыхалась перед глазами мутное пятно и заслонила изображение. Овладев собой, я всмотрелся в фотографию. Голова Вики лежала на валике, и черты лица были схвачены четко.

«Даже мертвую не оставили в покое».

Вика была такая же, какой видел ее на «Скором». Только мягче стал овал лица да губы словно припухли. Детское что-то и жалкое до слез появилось в ее худенькой шее. В левом верхнем углу — часть окна с казенной больничной занавеской. «Попала в анатомический покой», — подумал я.

— Эту женщину… видел однажды… мертвой… семнадцатого октября на «Скором».

— Все это нам известно, — разочарованно проговорил следователь.

— Зачем вам понадобилось находиться на мятежном миноносце после того, как верные правительству суда привели его в негодность для боя?

Я знал, что этот вопрос будет задан, и готов был ответить.

— Там остались секретные сигнальные книги. Я забыл передать их лейтенанту Штеру. Чтобы не пропали, я пришел сразу…

— Лейтенант Евдокимов незадолго до беспорядков был командиром на «Скором», — пояснил следователю капитан первого ранга Раден.

— Очень хорошо, — сказал следователь, делая какую-то запись.

— А вот имеются сведения, что вместе с этой женщиной видели вас на железнодорожном вокзале. Правда, сведения непроверенные, — проглотил фразу следователь. — Было ли это?