Продолжение ЖЖизни

Одет Саша был очень аккуратно, в коричневые бархатные бриджики, белую рубашечку и бордовый галстучек. На ногах – голубые носочки и сандалики. Он сам оделся после сна и был этим горд. И весь концерт Саша выступал… Вы думаете, он выступал с расстёгнутой ширинкой? Нет!!! Ширинка была застёгнута! Но… она была сзади. Как он умудрился надеть эти бриджи задом наперёд, для меня загадка. И как ему удалось при этом застегнуть штаны? Тайну он не раскрыл. Ему стало неудобно, он расстроился из-за наших вопросов. Но то, что он меня в свои четыре года переплюнул, могу сказать с отцовской гордостью.

1 мая

Первое мая – хороший праздник, но сегодня я его отмечаю, как и положено отмечать праздник Труда, то есть в работе… А у папы день рождения. Я всегда старался и стараюсь в день его рождения быть у родителей. Сколько помню, где бы мы ни были, на Первое мая погода была хорошая, и удавалось выбраться на первые шашлыки. Даже когда жили в Сибири. В перелесках и березняках ещё полно было снега, талого и монолитного, но солнце всегда на папин день рождения было щедрым и ласковым. А сегодня я не с семьёй, репетирую спектакль, но по телефону отца поздравил, знаю, что там все уже собираются, и вот-вот отец будет готовить сначала угли, а потом те самые свои неповторимые шашлыки.

Вчера вечером пришлось довольно много пройти по Москве пешком. С утра было солнце, и многие вышли из домов легко одетыми, но во второй половине дня солнце спряталось, холодный ветер принёс и положил на Москву серое одеяло из совершенно осенних облаков. К вечеру сильно похолодало. А Тверскую перекрыли, вообще много чего перекрыли, потому что у военных тоже репетиция. Но они репетируют с размахом. Не то что я.

На Тверской было полно техники. Танки, самоходные орудия, и прочие военные штуковины. Я никогда в жизни не видел военного парада в Москве, то есть главного военного парада страны. Один раз участвовал в военном параде, но только он проходил по центральной улице посёлка Заветы Ильича, недалеко от города Советская Гавань и порта Ванино. Наш экипаж очень плохо прошагал по той улице, чуть получше прошла морская пехота, кое-как прошли пограничники и совсем уж плохо прошаркали по ней солдаты стройбата. Смотрели на всё это человек триста местных жителей, которым ну уж совсем нечего было делать. А настоящего парада я никогда не видел, тем более в нём не участвовал.

Танки, которые шли по Тверской на Красную площадь репетировать, очень красивые. Я никогда не видел такой чистой и так аккуратно покрашенной военной техники. Мне довелось видеть военные корабли, и танки, и боевую технику в других местах, но танки на Тверской были очень красивые, в камуфляжной раскраске. Это понятно! На Тверской, на Красной площади такая раскраска как раз необходима.

Вся остальная техника тоже была очень чистая.

А вдоль Тверской в оцеплении стояли солдаты. Как я уже сказал, в Москве к вечеру сильно похолодало, и солдатики мёрзли, они все скукожились и перетаптывались с ноги на ногу. Такие маленькие, с длинными тонкими шейками, и форма не по размеру, и сапоги размера на два больше. И все с какими-то голодными затравленными глазами. И все эти чистенькие танки создавали ощущение чего-то ненастоящего, будто репетируют не парад, а фарс. Хотя люди на Тверской радовались, а многочисленные иностранцы фотографировали танки и прочую военную технику.

Ещё на Тверской, проходя вдоль движущейся техники, я встретил группу кришнаитов. Давненько их не было видно. Десять лет назад их можно было встретить чуть ли не ежедневно, потом они куда-то попрятались, а тут вдруг повстречались. И в сочетании с ревущими танками, запахом солярки бритые наголо молодые люди с барабанчиками и колокольчиками выглядели очень к месту. Они шли, напевали свои мантры, улыбались, солдатики из оцепления смотрели на них и понимали, что, конечно, нужно было отмазаться (улыбка).

Парад в этом году посмотреть не удастся: буду в Питере, готовиться к спектаклю. Ну и ладно, всё равно лучшие места для просмотра парада – это те, что уже расписаны.

5 мая

Простите, что никаким образом не выходил на связь. Не было ни времени, ни возможности… Сейчас могу сказать только, что премьера состоялась и работа сделана. Пока нет возможности даже не то что сообщить кому-то, но и самому себе сказать об ощущениях от сыгранных двух премьерных спектаклей.

И дело даже не в том, что подготовка к премьере проходила в ужасно нервозной атмосфере, пришлось преодолевать какие-то совсем простые и даже нелепые проблемы…

Дело в том, что тот текст и те смыслы, с которыми я очень долго жил один на один, которые обрабатывал, переставлял с места на место, выстраивая композицию спектакля… то есть всё то, с чем я жил, над чем работал в течение нескольких лет в одиночку, вчера и позавчера ПРОЗВУЧАЛО ВСЛУХ. И это большое и сложное переживание. Очень много совершенно неожиданных реакций. Да и (хочу, чтобы вы поняли) просто сам момент предъявления другим людям того, с чем ты жил наедине, хоть для меня и не нов, но всегда удивителен.

Я вот, например, удивлён тому, что на спектакле много смеются. Я думал, что наконец-то сделал грустный спектакль (улыбка).

В Москву на премьеру прилетела моя дочь. Она видела все мои спектакли, конечно, но ещё ни разу не была на премьере. И это тоже очень большое событие.

Я неоднократно рассказывал про то, как появился когда-то спектакль «Как я съел собаку». Когда-то – это десять лет назад, почти одиннадцать. Я не собирался играть спектакль, а хотел собрать друзей и устроить вечер воспоминаний о моей службе. Придумал некую композицию из разрозненных воспоминаний и нескольких баек и хотел поделиться с друзьями – исключительно для того, чтобы расстаться с этими воспоминаниями и жить дальше. Я совершенно не предполагал, что из этого получится спектакль, который изменит всю мою жизнь. Я хотел рассказать откровенные страшные истории, потому что друзьям это можно рассказывать. Но на вечер почему-то пришли мои родители. Как они узнали и почему пришли – мне до сих пор неизвестно. Короче, я увидел, что среди моих друзей сидит мама.

Я увидел маму и понял, что не могу рассказывать страшных и откровенных историй про службу. Даже не по той причине, что со службы писал, что у меня всегда всё хорошо, просто при маме не могу рассказывать что-то такое, что может её огорчить. И начал свой рассказ, отбросив всё задуманное и подготовленное. И получилась та самая лирическая история, которая в итоге стала спектаклем, впоследствии названным «Как я съел собаку». И с тех самых пор мама является неким критерием отбора того, о чём говорить можно и о чём говорить не стоит. А также критерием того, как и какими словами следует говорить. Как бы пафосно это ни звучало, мама всегда присутствует в зале, где я исполняю свой спектакль.

А тут на премьере была моя дочь, и я ощутил, что добавился ещё один критерий.

Сегодня и завтра сыграю премьерные спектакли в Москве, и потом что-то смогу сказать. А публика была прекрасной. Какая тишина в нужные моменты! Какое внимание и как сильно ощущалось ожидание! Давно так не волновался, может быть, никогда. И сколько же даже не зрительской, а человеческой поддержки в том, как исполненное было принято. Спасибо за смех, за тишину, за слёзы в глазах, за цветы – за внимание.

7 мая

Закончилась серия первых премьерных спектаклей в Москве, сегодня еду в Питер. Испытываю счастливую усталость. Вчера удалось уже играть, чувствуя кураж. А первые три спектакля были наполнены сильнейшим волнением и привыканием к новым текстам, смыслам и новому театральному пространству. Ещё я привыкал к реакциям на слова, которые до премьеры существовали только во мне и с которыми я был один на один.

Газетная критика, за редким исключением, вышла, как и предполагалось, гадкая. Я практически предугадал, о чём будут писать эти странные люди. Они почти в точности повторили своих литературных коллег. Рецензии на книжку «Асфальт» можно переадресовать и спектаклю «+1». Практически ни слова не сказано ни о спектакле, ни о сценографии, ни о способе существования лирического героя… Претензии ко мне в основном социального плана, и ещё критики отказали мне в искренности. Сказали, что я уже не искренен. Вот раньше был искренен, а теперь уже нет. Потому что раньше я, дескать, говорил про них, а теперь говорю про менеджеров. Хотя, признаться, я не помню, чтобы я хоть раз со сцены говорил что-нибудь про критиков (улыбка).