Происхождение и юные годы Адольфа Гитлера

Подобную же эволюцию испытывало и массовое революционное движение по всей России, начиная с 1905 года. Нам уже случалось об этом писать: «Легкость применения оружия открыла многим и истину, хорошо известную гангстерам всех времен и народов: оружие — это еще и инструмент скорейшего обогащения. Постепенно не столько убийства сами по себе, а именно экспроприация денег и ценностей становилась основной задачей вооруженных революционеров. Причем добыча средств для революционной деятельности во все большей степени сопровождалась прилипаниемнаграбленного к рукам непосредственных добытчиков. Революционная борьба, таким образом, вырождалась в организованный бандитизм.

Это было понятно всем и обернулось моральным крахом революционного движения, заставив отвернуться от него абсолютное большинство прежних приверженцев. В 1909–1911 годах революционное подполье практически прекратило свое существование.

Руководство всех революционных партий разрывалось между необходимостью морального осуждения бандитизма и выгодой получения своей доли от грабителей. Сначала на темную сторону экспроприации закрывали глаза, потом осуждали ее на словах, не отказываясь от денег, поступавших в партийные кассы, и, наконец, сделали хорошую мину при плохой игре, полностью запретив экспроприации тогда, когда последние неугомонные экспроприаторы были перестреляны, перевешаны или засажены на каторгу.

Ходила молва о том, как выпущенные с каторги Февральской революцией партийные боевики (эсеры, большевики, максималисты, анархисты и прочие) приобретали в провинции в 1917 году дома, магазины, земельные участки. Все это, разумеется, было конфисковано в 1918 году и позже; поистине — экспроприация экспроприаторов!» [267]

Разумеется, сходная ситуация, как мы это уже неоднократно повторяли, должна была приводить и к сходным стратегиям поведения: предки Гитлера в данном партизанском крае должны были постепенно превращаться из скромных борцов невидимого политического и религиозного фронта в обыкновенных грабителей, а их духовные наставники должны были совершать такую же идейную эволюцию, как и российские революционные вожди в 1905–1911 годах! Ведь и католические священники должны были получать свою долю от грабительской добычи — хотя бы в виде традиционной десятины, церковного налога, да и богатеющие разбойники должны были от души делиться пожертвованиями в пользу своих духовных наставников!

267

В.А. Брюханов. Заговор против мира. Кто развязал Первую мировую войну. М., 2005, с. 519–520.

Это примеры современной человеческой истории, характерные весьма печальной закономерностью: человеческие массы, внезапно приобщенные к использованию оружия и развращенные безнаказанностью его применения, обнаруживают крайне низкую моральную устойчивость против безграничного озверения. Джинн насилия, выпущенный из бутылки, с огромным трудом поддается его последующему водворению в исходное состояние.

Тысячи казней, совершенных царскими властями, и общее негативное отношение дореволюционного русского общества к уголовным преступлениям [268] — весьма значительный показатель определенной духовной зрелости того общества! — позволили покончить с разгулом бандитизма в России после 1905 года, оказавшегося, однако, зловещим предзнаменованием того, что могло случиться и действительно случилось позднее — уже в 1917 году и позже.

268

Там же, с. 517–519.

Махновщина и оказалась лишь одним, хотя, возможно, и наиболее красочным примером всеобщего беспредела, воцарившегося в послереволюционной России. Вопреки залихватскому прогнозу Бабеля, ее удалось подавить — как карательными, так и социально-экономическими мерами. Наступивший НЭП позволил восстановить почти прежние нормы экономического поведения и заставил массу украинских землепашцев прекратить тотальный грабеж горожан и заняться естественным обменом собственной сельхозпродукции на промышленные товары, вновь начавшие выпускаться возрожденной городской промышленностью.

Почти так же происходило и на значительной части территорий прежней Российской империи; в конце Гражданской войны на Дальнем Востоке, как поется в бравой песне, «партизанские отряды занимали города», а уже потом их контингент пытались возвратить к крестьянскому труду!

Увы, совсем не так происходило с предками Гитлера, что объяснялось упомянутыми специфическими особенностями этого весьма небольшого и ограниченного уголка Европы. Грабеж и разбой поневоле закрепился здесь в качестве естественной стратегии поведения, обеспечивающей основы материального благосостояния местных крестьян. Можно полагать, что и ревностные религиозные чувства должны были постепенно отступать у них на второй план.

Тут вполне уместно припомнить почти классический литературный персонаж, возникший в «Трех мушкетерах» в коротком, но красочном юмористическом эпизоде — отец Мушкетона (слуги Портоса), который промышлял разбоем, но грабил вроде бы сугубо по религиозным мотивам: встретив в качестве жертвы гугенота он ощущал в себе католика, а, встретив в качестве жертвы католика, ощущал в себе гугенота! Этот придуманный персонаж, надо полагать, не сильно отличался от его реальных прототипов, возникавших во французской глубинке в эпоху тех же религиозных войн!

В конечном же итоге джинн насилия, выпущенный в свое время из заточения не без помощи католического духовенства и воцарившийся в данной местности, уже не вернулся обратно, а корчился и видоизменялся, пока не воплотился в наиболее совершенное свое олицетворение — Адольфа Гитлера!

Одним лишь духовным наставничеством католического клира, а также его возможным непосредственным участием в боевых действиях, дело в стародавние времена ограничиваться не могло.

Разбойники в подобной местности никак не могли существовать в полной экономической изоляции от внешнего мира. Сколько бы денег ни было закопано у них в сокровенных тайниках, но, подвергаясь периодическим разорениям и восстанавливая после них свои хозяйства, они неизбежно должны были производить закупки разнообразных товаров, не производимых в данной местности. Кроме того, специфика разбойничьего ремесла подразумевает собственные неизбежные проблемы и трудности.

Если в руках грабителей оказывались золотые и серебряные монеты (а позднее — также и бумажные ассигнации), выпущенные хотя бы и в иных государствах, то не возникало особых проблем с их разменом (пусть и не по самому выгодному курсу) на обычную местную валюту; австрийские гульдены, к тому же, охотно принимались к платежам по всей Центральной Европе. Эти обезличенные деньги сами по себе не выглядели преступной добычей: ведь и теоретически, и практически проезжие путники были обязаны расплачиваться за разнообразные услуги, оказываемые местными жителями.

Иную проблему составляли драгоценные предметы, отнятые у несчастных жертв: их не пустишь на прямой обмен, да и к тому же они являлись вполне материальными уликами, свидетельствовавшими об откровенной преступной деятельности — воровстве или разбое. Золотые и серебряные нательные кресты, наверняка имевшиеся у многих убитых и ограбленных, выглядели и вовсе как снятые скальпы у североамериканских индейцев или как засушенные головы у южноамериканских охотников за черепами — такое добро нельзя было и показывать непосвященным!

Конечно, все это можно было пускать в переплавку — на это, в частности, и годились деревенские кузницы. Недаром фамилия Шмидт (Кузнец) нередко встречается среди родственников Гитлера, как, впрочем, и по всем германским землям!

Немногим лучше обстояло дело и с другими сокровищами: фамильными медальонами, драгоценным оружием, кольцами и прочими ювелирными украшениями — это были также опаснейшие улики!

К слову заметим, что безземельные крестьяне, промышлявшие подобным ремеслом, должны были постепенно обогащаться грамотными познаниями относительно стоимости попадавших к ним предметов — и не обязательно избавляться ото всех без разбору: драгоценный камень, например, совсем не трудно спрятать, а он может служить самым-самым неприкосновенным запасом долгие годы и даже столетия. Да и действительно искусные ювелирные украшения должны стоить существенно дороже материалов, из которых они сделаны — это тоже должно было быть усвоено деревенскими добытчиками.