Прокаженная
Шрифт:
— Ничего удивительного, что эта девушка его очаровала…
Вечером у зеркала, сравнивая свою вызывающую красоту гетеры с обаянием и прелестью юной невесты майората, княгиня вынуждена была признать, что оказалась побежденной.
Разглядывая фотографию Стефы так пристально, словно хотела проникнуть в ее мысли, княгиня Кристина, неглупая и справедливая по натуре, решительно вынесла приговор:
— Это не пустенькая кокетка, это — прекрасная душа. Она любит не майората из Глембовичей, а Вальдемара…
И она перестала ненавидеть Стефу. Но тоска по Вальдемару пожирала ее. Она понимала, что их роман, длившийся
Отчаянных писем Вальдемару она не писала, но попросила ее навестить. Майорат приехал, ничуть не колеблясь: Кристина была для него не просто любовницей, с которой предстоит расстаться, он уважал ее за ум и благородство души, и в его глазах она стояла неизмеримо выше графини Сильвы и нескольких подобных.
Свидание длилось недолго. Майорат был исключительно вежлив, но держался непреклонно. Поняв, что Михоровский твердо намерен порвать с ней, княгиня готова была расплакаться, но сдержалась: во-первых, она была не юной девушкой, а разведенной молодой дамой, а во-вторых, знала, что Вальдемар терпеть не может сцен с истерикой и рыданиями, и, даже порывая с ним навсегда, не хотела ронять себя в его глазах.
Они распрощались, как светские люди, вежливо и учтиво, не вспоминая о минувшем и без пожеланий друг другу на будущее. Пожав руку Вальдемару, княгиня сказала лишь:
— Что ж, ты бросил играть no-маленькой и поставил на карту все. Уверена, ты наверняка выиграешь… Но что до меня, хотела бы я принадлежать к тем счастливым натурам, которых ничуть не трогает переход зари в серую мглу…
Майорат молча поцеловал ей руку и удалился. Он поехал прямо к Стефе, знавшей об этом свидании, — Вальдемар откровенно рассказал ей о своей холостяцкой жизни, и она ощущала к княгине смешанную с сочувствием симпатию.
Когда по салонам разнеслась весть, что княгиня уехала в Испанию, многие были на нее злы, не в силах простить ей столь неслыханную уступчивость. Все с большой надеждой ожидали скандала, новой вспышки сплетен — и вдруг Кристина так их подвела…
XXIV
Вечером к зданию оперы подкатила следом за другими карета майората. Из нее вышли княгиня Подгорецкая, пан Мачей, Стефа и панна Рита. Майорат и Трестка прибыли раньше.
Когда все вошли в ложу майората, уже воцарилась темнота. Вот-вот должен был подняться занавес. Стефа сидела меж княгиней и панной Ритой, пан Мачей, майорат и Трестка — за ними. Оркестр заканчивал увертюру.
В зале тихо шелестели женские платья и слышались шепотки.
Занавес поднялся. Давали польскую оперу «Графиня».
Сердце Стефы учащенно билось, на душе было чуточку неспокойно. В полутьме она увидела напротив Барскую с отцом и компаньонкой. С ними сидел и Занецкий. Все ложи заполняла аристократия. Случайно так вышло или Вальдемар умышленно привез их на сегодняшнее представление? Должно быть, нарочно — Стефа вспомнила, что Вальдемар перед отъездом в оперу оглядывал ее наряд с необычайным вниманием. Сегодня на ней было платье из белого газа, изящно украшенное золотой тесьмой. В волосах — золотая ленточка, к лифу приколот букетик фиалок с бледно-зеленой травой. Никаких драгоценностей.
Наверняка Вальдемар знал, что сегодня здесь соберется высшее общество. Хорошо это или плохо? Стефа волновалась, так и не ответив для себя на этот
вопрос. Она смотрела на поющих артистов, занятая собственными мыслями.Вальдемар это заметил, наклонился к ней и шепнул:
— Ты обеспокоена… Что случилось? Она ответила шепотом:
— Посмотри, все ложи переполнены…
— Вижу, аристократия льется через край. Но при чем тут мы? Нас это не касается.
Стефа опустила глаза.
— Тебя это заботит?
— Да, — прошептала она, не в силах что-либо скрыть от него.
Вальдемар взял ее за руку:
— Не нужно беспокоиться. Я специально сделал так, чтобы все сегодня увидели нас вместе. Сколько можно прятаться? Через два месяца свадьба. Они должны почаще видеть тебя. Ты сегодня очаровательна! Пусть дивятся.
Стефа улыбнулась:
— Посмотри на сцену — граф рассматривает наряд Дианы.
— Она не красивее тебя.
— Но как играет! Какой голос!
— Да, мастерски изображает аристократку начала девятнадцатого столетия. Т-с! Они переживают решающую минуту!
— Кто?
— Влюбленные рядом с нами…
Его усы коснулись щеки Стефы. Она затрепетала, жар растекся по ее жилам, щеки и шея порозовели. Ноздри Вальдемара вздрагивали, глаза пылали, страсть читалась в полумраке на его лице. Он вдыхал нежный, едва уловимый запах духов, которые сам для Стефы выбрал. Словно охваченный безумием, стиснул в ладони ее веер, смотрел, как изящно лежат на стройной шее темно-золотистые локоны, как вздымается часто грудь девушки. Ее близость опьяняла его. Глядя на заливший щеки Стефы румянец, Вальдемар прошептал:
— Сколько пыла обещает этот пламень!
Стефа покраснела еще сильнее.
— Прелесть моя!
Занавес опустился. Вспыхнули люстры.
Вальдемар пришел в себя. Стефа, жмуря глаза от яркого света, посмотрела на Риту и Трестку и увидела, что они чем-то взволнованы.
Загремели аплодисменты. Певица кланялась публике.
В театре сделалось шумно. Люди вставали с кресел. В ложах так и мелькали черные фраки входящих и выходящих мужчин. Заиграл оркестр.
— Все смотрят на вас, — сказала княгиня Стефе. Стефа смешалась, взяла с барьера букет орхидей и прижала его к губам.
Вальдемар склонился к ней:
— Родная моя, будь смелее…
Стефа улыбнулась ему и ощутила внезапный прилив энергии.
— Хорошо, буду смелой…
— Золотая моя!
— Посмотрите во второй ряд кресел, — сказала панна Рита. — Там кое-кто знакомый, вон тот смазливый молодой человек с бутоньеркой.
Стефа и Вальдемар посмотрели туда. Стефа отшатнулась.
— Пронтницкий! — сказал Вальдемар.
— Где? Где? — вытянул шею Трестка. Панна Рита показала ему взглядом:
— Я его сразу узнала, а он нас еще не заметил. Воображаю его физиономию, когда…
— Ему наверняка покажется, что крыша на голову упала, — закончил за нее Трестка.
— Ах, оставьте! — сказала Стефа. Но Рита продолжала:
— Он наверняка ошалеет при виде бывшего патрона, с которым ему, кстати говоря, очень не повезло…
Вальдемар пожал плечами:
— Панна Стефания права — оставьте его в покое. Ему наверняка будет не по себе…
Театральный бинокль Пронтницкого переместился с амфитеатра на ложи.
Внезапно молодой человек вздрогнул, опустил бинокль, смотрел, не веря собственным глазам, побагровев так, словно получил пощечину.