Проклятая реликвия

— Вы один? — спросил Майкл. — А где кармелиты?

— Вышли, — ответил Сетон прежде, чем Бартоломью успел сказать, что они сидят напротив, на солнышке. — Их нет почти весь день, что вполне устраивает меня. Я здесь, чтобы учиться, но читать очень трудно, если они целый день болтают.

— Они много разговаривают? — поинтересовался Майкл, взяв кусок хлеба.

— Эндрю разговаривает, — ответил Сетон и поморщился, когда Майкл забрал последний кусок цыпленка. — Вечно втолковывает этому глупому послушнику что-нибудь, что тот через час забудет. Кармелиты никого к себе не принимают, а мозги у них, как правило, никакие. Боюсь, то же самое относится и к моему ордену. Но у францисканцев, по крайней мере, есть люди, подобные мне, чтобы показать миру умное лицо. Уитни был таким же, пока эта парочка не убила его.

— Уитни интересовался реликвией Святой Крови, — начал Майкл. — Вы уверены, что он не пытался отобрать ее? Ваш орден настойчиво стремится к тому, чтобы уберечь подобные предметы от уничтожения доминиканцами. Возможно, он хотел схватить ее в неправильно понятой попытке уберечь — забрать ее у беспомощного старика, который не сможет противостоять решительно настроенным и целеустремленным доминиканцам?

Сетон вздохнул.

— Я не собирался нагружать вас не относящимися к делу подробностями, но Уитни не был приверженцем учения моего ордена — он не признавал состоятельности таких реликвий. Но к чему эти вопросы? Вы еще не пришли к моему выводу: его убили кармелиты?

— Вам нравился Уитни? — вместо ответа спросил Майкл.

Сетон растерялся.

— Я знавал более добрых и любезных людей, но я его не убивал, если вы спрашиваете об этом. Я слышал о вашей находке на крыше, но я не из тех людей, кто лазает по крышам, брат. Подобная ловкость для тех, кто моложе: например, для юного Урбана.

— Вы видели Урбана у трубы? — тут же спросил Бартоломью. — Или видели на нем крошку черепицы, раз предполагаете, что он туда лазил?

— Нет, — признал Сетон. — Но я не обращал особого внимания ни на него, ни на его наставника, потому что считал их ниже своего достоинства. Вот Уитни постоянно втягивал их в разговор. Но вот теперь я вспоминаю — да, Урбан действительно лазил вверх по приставной лестнице. Возле нашего окна было голубиное гнездо, и постоянное воркованье и хлопанье крыльями очень раздражало Уитни, поэтому Урбан предложил сбить это гнездо. Вот вам! Я все доказал, брат! Урбан умеет пользоваться приставными лестницами и прекрасно чувствует себя на крыше!

— Трудно представить… — начал было Бартоломью, но Сетона было не остановить.

— Тот, кто убил Уитни, обладал именно такими умениями. Урбан и есть негодяй, в точности, как я и говорил.

Стало понятно, что больше ничего они от Сетона не добьются, поэтому Бартоломью и Майкл откланялись.

Бартоломью вслед за Майклом вышел на палящее послеполуденное солнце. Майкл ахнул от внезапности обрушившегося на них зноя и потребовал, чтобы они отправились в «Брейзен Джордж», выпить холодного эля и обсудить все, что выяснили. Хотя профессорам не разрешалось посещать таверны, Бартоломью решил, что жара слишком угнетает и можно позволить себе нарушение правил. Он вслед за монахом вошел в мирную комнату гостиницы, и им принесли эля из самых глубоких подвалов. Эль был прозрачным, холодным и освежающим, и он потихоньку стал приходить в себя. К сожалению, об их деле ничего утешительного сказать было нельзя, и сколько бы они его не обсуждали, не могли добавить ничего нового. Оба друга безутешно смотрели на остатки эля, и тут дверь отворилась, и вошел Маленький Толлас.

— Церковный сторож сказал, что я могу найти вас здесь, — любезно произнес он. — Я так понял, что вы меня искали — хотели расспросить о том, как братья Рауф пытались меня убить?

Если Майкла и смутило это дерзкое заявление, он этого не показал.

— Да, — ответил проктор. — Так вам известно о том, что пытались сделать Кип и Джон?

Томас сел и усмехнулся.

— Трудно не заметить арбалетную стрелу, если она пролетает мимо вас на расстоянии одного пальца, или лошадь, которая пытается вас затоптать. А вчера они шатали лестницу, по которой я лез на крышу, заодно подвергая опасности и Бартоломью. Разумеется, я это заметил.

— И что сделали? — сердито вопросил Майкл.

— Ничего. Все эти попытки были весьма неуклюжими, и реальная опасность мне не угрожала — хотя арбалетная стрела оказалась чересчур близко.

— Почему вы так легко к этому относитесь? — спросил Бартоломью. — Большинство людей встретились бы со своими вероятными убийцами лицом к лицу и захотели узнать, что происходит.

— Мне ни к чему спрашивать. Я точно знаю, почему они так настроены против меня. Ни один из кембриджских доминиканцев не стал ученым, и ни они, ни их служки не понимают, чего ради я посвятил всю жизнь книгам. Кроме того, я приехал из университета, о котором они никогда не слышали; я выгляжу, говорю и веду себя не так, как они. Я чужак, иностранец, и потому подозреваемый. Они невзлюбили меня из-за собственного невежества, ни больше и ни меньше.

Балмер говорил именно об этом, и братья Рауф тоже, и Бартоломью предположил, что даже в университетском городе вполне возможно, что образованность и ученость будут восприниматься, как противоестественный порок. Кроме того, доминиканцы стремились жить в тесном местном кружке — даже валлийские и ирландские ученые считались среди них чужаками, поэтому человек из таинственного Пэкса должен был стать очевидной мишенью для их ограниченной ненависти.

Однако Майкла объяснения Томаса не удовлетворили.

— Они считают вас инквизитором. Это так?

— Существуют инквизиторы-доминиканцы, которые докладывают великому магистру о случаях ереси, но все они англичане, смешавшиеся с местной общиной. Это вам не иностранцы, которым никто не станет доверять. Подобная уловка будет бессмысленной.

— Это значит «да» или «нет»? — настаивал Майкл.

— Это значит «нет», — ответил Томас несколько нетерпеливо. — Я просто ученый и священник.

Майкл уже собрался порасспрашивать его об интересе к смерти Уитни — и о его собственной позиции в отношении реликвий Святой Крови — но тут раздался стук в дверь, и вошел один из церковных старост.

— Вас просят подойти к реке, у причалов, брат, — задыхаясь, сказал он. — Там произошел несчастный случай, и говорят, что погибший жил в общежитии святого Бернарда.

Бартоломью вскочил на ноги.

— Кто? Сетон?

Староста помотал головой.

— Старик в рясе кармелита.

— Ты имеешь в виду отца Эндрю? — потрясенным шепотом спросил Томас. — Мертв?

Бартоломью кинул на него взгляд, испугавшись внезапной бледности иностранца. Опасаясь, что тот упадет в обморок, Бартоломью наклонился, чтобы подхватить его. Томас, не заметив этого, устремил темные, напряженные глаза на старосту, ожидая ответа.

— Я слышал, что погибшего звали Эндрю, — согласился староста.

— Господи, спаси нас! — выдохнул Томас. Он поднял руку, чтобы осенить себя крестом, но она так тряслась, что он с трудом сделал это.

— Да в чем дело? — спросил Бартоломью, убежденный, что того потрясло нечто большее, нежели известие о смерти человека, с которым Томас, по его собственным словам, никогда не встречался. Будучи проктором Пэкса, он наверняка неоднократно сталкивался со смертью — разумеется, если считать, что он говорил правду.