Проклятие Ильича

— Нет, скотину староста угнал… а мне сказал, чтоб убиралась, пока рядом с мужем не легла… — прошептала женщина.

— Ишь деловой какой, шельмец. Далеко до Багеблуга-то твоего?

— Да нет… мы только этой ночью и вышли. Они-то не видели пятна у Рата на лице, вот и дали уйти. А утром уж я смотрю, а там такое… Смертушка расписалась… — женщина, рыдая, прижала к себе сыновей. — Пойдёмте, пойдёмте. Ох, госпожа целительница, счастье-то какое… А дальше сможем заболеть?

— Нет. Старшой бы и так не захворал. А вы… словно переболели теперича. Этот мор вам уже не страшон.

Они двинулись в путь, ступая по жухлой опавшей листве. В некоторых оврагах проступал на листьях иней. Нет, спать в лесу никак больше нельзя. Опасно. Хоть в компании целительниц и не страшно почки застудить, но всему есть предел, да и устала уже Марьяна Ильинична от леса. Она всё чаще задумывалась: зачем она здесь? Для чего поднимается по утрам? И как-то так само собой выходило, что по утрам она поднимается, чтобы справить нужду. А идёт — лишь потому, что сидеть на месте ровно так же бессмысленно, но ещё и холодно.

С корзиной теперь ходила старуха — грибы по дороге собирала. А Марьяна Ильинична тащила шкуру и тяжёлое одеяло. Второе одеяло, полегче, бутыль с водой и котелок несла Рия. У Дукуны в заплечном мешке имелась ещё смена одежды для всех, но женщины берегли её до момента, когда нужно будет выйти к людям. Денег они за путь накопили прилично, и старая ведьма даже хотела прикупить больную козу или даже корову, если повезёт.

Старший сын селянки — ровесник Рии — забрал у матери младенца, и та обеими руками взялась за поясницу, но ни звука не проронила, напротив, пошла бодрее. Рат то неуверенно жался к матери, то забегал чуть вперёд, осторожно вглядываясь в старческое лицо целительницы.

— А каковы шансы мор пережить? — спросила Марьяна Ильинична у Дукуны.

— Думаю, что один к пяти, коли заразился уже. Но есть те, что мор не цепляют. Им он не грозит.

— Другая реакция иммунитета, — понятливо протянула Левина.

— Чевой? — сощурилась старуха.

— Да так, мысли вслух.

К Багеблугу, что расположился километрах в двадцати от основного тракта, путники вышли после обеда. Ревел скот, пахло деревенской жизнью, избы стояли довольно близко друг к другу вдоль грунтовой дороги, и за каждой лежал просторный огород. Среди ряда бревенчатых домов чёрными прогалами зияли три кострища. Одно ещё дымилось. При виде него приведшая их селянка жалобно всхлипнула, но быстро взяла себя в руки. Недавно накормленный малыш мирно спал, прижатый к груди.

— Веди к старосте, Апь.

Дом старосты выделялся вторым этажом и кокетливой резьбой на ставнях и наличниках.

Селянка громко постучалась в калитку из потемневшего дерева.

— Кого нечистая принесла? — выглянул из сарая патлатый седеющий мужик.

— Лицик, это я, Апь.

— Что? — взревел он. — Мало тебе? Как ты посмела вернуться?!

— Да послушай ты и посмотри, кого я привела! — отчаянно позвала женщина.

— Пошла вон! И заразу свою чтоб тут не разносила! — рявкнул патлатый.

— Напротив, я лечение привела. Ладно, пойдём. Сабар с женой вчера были очень бледны, посмотрим, не заболели ли они, — тихо пробормотала селянка и потянула целительниц за собой.

— Постой! — позвал вдруг староста. — Это кто?

Палец с неровно остриженным грязным ногтем упёрся в Марьяну Ильиничну. Захотелось этот перст указующий немного опалить, чтобы сбить спесь с неумытого мужика, но Левина свой огонь сдержала. И нет, патлатого было не жаль, просто надоело ночевать в лесу.

— Целительница тут, — понизив голос ответила Апь. — Настоящая, понимаешь?

Староста во все глаза уставился на Марьяну Ильиничну, видимо, решив, что целительница — она. Но юная пенсионерка разве что от хамства умела исцелять, и то методы у неё были отнюдь не традиционные.

— Пусть для начала докажет! — загорелся вдруг он. — А то, небось, шарлатанка какая! Да-да! Пусть пройдёт и докажет. Вот сюда, сюда. В сарай…

Дукуна не сдвинулась с места.

— Я в доказательство не лечу. Только за деньги, — хмыкнула она.

— Вот ещё, платить наперёд! Ты сначала способность покажи.

— Вот ещё, лечить наперёд. Ты сначала платёжеспособность покажи, — язвительно улыбнулась ведьма.

Староста растерялся. То ли не привык к отпору, то ли денег жалел — замялся и сердито насупился.

— Ты думай, думай, мил человек, — ехидно протянула Дукуна. — Знай токмо, что чем запущенней случай, тем дороже лечение. А деньги я с тебя завсегда наперёд брать буду, — старуха демонстративно повернулась к Лицику спиной и обратилась к Апи: — Веди к другому дому, где больные есть, неча время терять. Покамест мы языками чешем, людям хужее становится. А силы у меня не безграничные.

— Стойте! — решился наконец староста. — Стойте! Идите сюда. Я заплачу, ежели лечение сработает.

Калитка распахнулась, и долговязый патлатый мужик сделал приглашающий жест внутрь.

В сарае на наспех сколоченном настиле лежала молодая женщина. Пятна уже расползлись по всему телу, а сама она металась в лихорадке и бреду.

— Ах ты тварь поганая! — выдохнула Апь и пошатнулась, привалившись к стене. — Семью мою сжёг, а жинку свою припрятал…

— Дык твои и принесли мор! — заорал вдруг староста. — На ярмарку они ездили, видишь ли. Твой-то Сунделу и заразил! Всё бегал к ней, кобелина.

Апь побледнела и с ужасом посмотрела на Лицика.

— Что значит «бегал»? — прошептала она.

— А то ты не знала! Вся деревня знала, а она нет! Уж мне-то не лги! — ярился патлатый.

Глаза его налились кровью, а на лице проступило такое бессильное отчаяние, что на секунду стало его даже жаль.

— Так вона почему ты дом-то сжёг… из ревности… — убито пробормотала Апь и прижала младенца к груди. — Паскуда ты, Лицик… Как есть паскуда.

— Это я-то? Это ты виновата, что мужа своего в своей постели не смогла удержать! — зло процедил староста.

— А может, это тебе не стоило молодуху в жёны брать, чтоб она по другим мужикам не скакала? — прошипела Апь в ответ.

— Так, ругачки ваши за порогом оставьте. За лечение возьму полтора эмаса. И чтоб духу вашего в сарае не было, бесит грызня ваша! Деньги вперёд, — требовательно заявила Дукуна.

Лицик поколебался, но решился и метнулся в дом, откуда принёс кошель с деньгами.

— Вот. Но я останусь. Пусть Апь уходит, — тихо, но твёрдо сказал мужик. — А коли Сунделу на ноги поставите, выделю вам дом свободный, и никто из здешних вас не тронет. Зуб даю!