Промышленный НЭП

— Эта бригада у нас передовая, — пояснил Фирсов. — За первый месяц перевыполнили план на тридцать два процента. Получили премиальные. Теперь остальные тянутся за ними, не хотят отставать.

— А как с приусадебными участками? — спросил я. Этот вопрос волновал меня особенно, зная о трагедии голода, разворачивавшейся в СССР из-за коллективизации.

— Стараемся не ущемлять, — ответил председатель. — Если колхозник выполняет норму в общественном хозяйстве, имеет право свободно распоряжаться своим участком.

Я задумчиво кивнул. Это разумно. Приусадебные участки служили страховкой от голода, особенно в период становления колхозов. К тому же они давали крестьянам психологическое ощущение хоть какой-то собственности.

Посетив еще несколько экспериментальных колхозов, я убедился: наша модель работает.

Там, где внедрили хозрасчет, материальное стимулирование, новую систему организации труда, результаты превосходили все ожидания. Посевные работы шли с опережением графика, качество обработки земли значительно улучшилось, настроение колхозников изменилось к лучшему.

В машинно-тракторной станции под руководством Кулагина также наблюдался прогресс. Трактористы и механизаторы, получив материальную заинтересованность в результатах труда, стали работать совсем иначе. Выработка на трактор выросла на тридцать два процента, расход горючего снизился на двадцать один процент, количество простоев из-за поломок уменьшилось в три раза.

Однако не обошлось и без проблем. В некоторых колхозах возникло сопротивление новой системе. Особенно со стороны тех, кто привык получать свою долю независимо от трудового вклада. Кое-где пришлось столкнуться с саботажем, когда намеренно усложняли учет, искажали отчетность, срывали внедрение хозрасчета.

В колхозе имени Калинина, куда по настоянию районного партийного руководства тоже распространили эксперимент, дела шли особенно тяжело. Председатель, Глухов Семен Палыч, придерживался старых методов управления и внутренне сопротивлялся новшествам.

— У нас не завод, товарищ Краснов, — сердито говорил он, когда я пытался объяснить принципы хозрасчета. — Колхозники народ темный, счету не знают. Какой с них спрос?

— Не надо недооценивать людей, Семен Палыч, — возразил я. — Крестьянин прекрасно понимает, что выгодно, а что нет. Дайте ему правильные стимулы, и он горы свернет.

— Может, оно и так, — не сдавался Глухов. — Только партия нам велит мелкобуржуазные пережитки изживать, а не поощрять. А ваша система на что нацелена? На личную выгоду!

— На согласование личных интересов с общественными, — поправил я. — Чтобы человек, работая на общество, видел пользу для себя. Это не противоречит социализму, а наоборот, составляет его суть.

Особенно острая борьба развернулась вокруг системы контрактации, которую мы внедряли вместо обязательных поставок. Районное руководство, привыкшее к административному нажиму, с трудом воспринимало идею договорных отношений с колхозами.

— Как это так, — возмущался секретарь райкома Булычев, грузный мужчина с багровым лицом, — колхоз будет сам решать, сколько и чего сеять? А план кто выполнять будет?

— План остается, товарищ Булычев, — терпеливо объяснял я. — Но теперь он оформляется в виде контракта, где обе стороны принимают обязательства. Государство гарантирует закупки по фиксированным ценам, предоставляет семена, технику, удобрения. Колхоз обязуется произвести продукцию в определенном объеме и надлежащего качества.

— И что, если колхоз не выполнит контракт? — прищурился Булычев.

— Тогда он несет материальную ответственность, — ответил я. — Должен вернуть полученные авансы, заплатить штраф. Это создает дополнительный стимул выполнять взятые обязательства.

— А если не заплатит? — не унимался секретарь.

— Тогда вступают в силу административные механизмы, — признал я. — Но основа — экономические отношения, а не голое принуждение.

Несмотря на сопротивление, эксперимент продолжал расширяться. К началу июня под него попадало уже пятнадцать колхозов и пять МТС в трех областях. Первые результаты превзошли все ожидания: увеличение производства на двадцать девять процентов, снижение себестоимости на семнадцать процентов, рост производительности труда на тридцать два процента.

Особенно впечатляющие результаты наблюдались в колхозе «Заря социализма», где внедрили систему контрактации. Они не только полностью выполнили план посевной, но и дополнительно засеяли сто восемьдесят гектаров техническими культурами, на которые заключили контракты с перерабатывающими предприятиями. Зинаида Петровна Рогожкина, председатель колхоза, с гордостью показывала мне эти поля:

— Раньше бы эта земля пустовала, — говорила она, поглаживая колосящуюся рожь. — Никто бы не стал сверх плана сеять. А теперь колхозники сами просятся на эти участки, знают, что дополнительный урожай даст дополнительный доход.

Но лишь вернувшись в Москву, я в полной мере осознал масштаб противодействия, с которым столкнулся наш эксперимент. Комиссия Кагановича работала на полную мощность, собирая любые материалы, которые можно было интерпретировать как «возрождение кулачества», «подрыв колхозного строя», «правый уклон».

Мышкин передал мне украденную из комиссии секретную сводку. В ней перечислялись всевозможные недостатки и проблемы экспериментальных колхозов, многие из которых были либо обычными трудностями роста, либо откровенными фальсификациями.

— Готовят удар, Леонид Иванович, — сказал Мышкин, когда мы обсуждали ситуацию в моем кабинете. — Каганович лично редактирует доклад для ЦК. Основной тезис: ваш «промышленный НЭП» в сельском хозяйстве — это шаг назад, к индивидуализму, к частнособственническим инстинктам, к возрождению кулачества.

— Цифры опровергают эти обвинения, — возразил я. — Экспериментальные колхозы демонстрируют лучшие результаты по всем показателям. Разве это не доказательство правильности нашего подхода?

— Цифры… — Мышкин скептически покачал головой. — Вы хорошо знаете, Леонид Иванович, как у нас бывает. Если ваша система будет признана «идеологически вредной», никакие цифры не спасут.

— Что предлагаете? — спросил я, хотя примерно догадывался, что услышу.

— Подстраховаться, — ответил Мышкин. — У нас есть определенные рычаги воздействия на некоторых членов комиссии. Компромат, личные интересы… Можно нейтрализовать двоих-троих ключевых фигур.

Я задумался. Искушение было велико.

Но такой подход противоречил сути того, что я пытался сделать, создать систему, основанную на экономических механизмах, а не на подковерных играх.

— Нет, Алексей Григорьевич, — твердо ответил я. — Будем действовать честно. Соберем максимально подробную документацию по всем экспериментальным колхозам. Пригласим Орджоникидзе или Кирова посетить лучшие из них. Подготовим убедительный доклад для Сталина. Пусть цифры и факты говорят сами за себя.