Промышленный НЭП

Морозная ночь опустилась на Москву, укрывая город снежным покрывалом. Я стоял у окна своего кабинета, наблюдая за редкими автомобилями, пробирающимися сквозь метель по улице Варварке.

Стекла дребезжали от порывов ветра, словно вторя моему внутреннему состоянию. Внутри меня бушевала буря, но решение уже принято. Пути назад не было.

Настенные часы показывали половину двенадцатого. Поздно для официальных совещаний, но идеально для тех дел, которые мне предстояло обсудить.

Мышкин прибыл первым, бесшумно проскользнув в дверь и стряхивая снег с потертого кожаного пальто. Его худощавая фигура и настороженный взгляд напоминали хищную птицу, готовую к броску.

— Товарищи уже в пути, Леонид Иванович, — сообщил он, доставая из внутреннего кармана потрепанный блокнот в черном кожаном переплете. — Глушков задержится на полчаса, поезд из Горького прибывает с опозданием из-за метели.

Я кивнул, возвращаясь к рабочему столу. Массивная лампа под зеленым абажуром отбрасывала круг света на разложенные бумаги — схемы предприятий, списки руководителей, секретные донесения с экспериментальных заводов. Каждый лист таил в себе частицу моего детища, «промышленного НЭПа», который сейчас оказался под угрозой.

— Рожков согласился на встречу? — спросил я, наливая в граненый стакан крепкий чай из потемневшего от времени латунного чайника.

— Да, но с условиями, — Мышкин поморщился. — Встреча только один на один, в его конспиративной квартире на Большой Лубянке. И он хочет определенные гарантии.

— Какие именно?

— Должность в наркомате после успешного завершения дела. И валютный счет в рижском банке.

Я усмехнулся. Типичный запрос перебежчика. Впрочем, Рожков был ценным приобретением, он теперь оперуполномоченный экономического отдела ОГПУ с доступом к материалам на моих противников.

— Передайте, что все условия принимаются. Но сначала результаты.

Короткий стук в дверь возвестил о прибытии Величковского. Профессор вошел, отряхивая снег с широкополой шляпы.

Его длинное пальто с потертым бархатным воротником и старомодная бородка клинышком придавали ему вид человека из другой эпохи. Впрочем, так оно и было, Николай Александрович получил образование еще при царе, стажировался в Германии и долго преподавал за границей, прежде чем вернуться в Советскую Россию.

— Метель разыгралась, как в пушкинской «Капитанской дочке», — проворчал он, снимая запотевшее пенсне и протирая его платком. — Даже извозчики попрятались. Пришлось добираться пешком от самого Кузнецкого моста.

Величковский был не просто ученым. Его острый аналитический ум и огромный опыт делали профессора незаменимым союзником. К тому же, в отличие от молодого Вознесенского, он лучше понимал методы борьбы старой школы.

Последним появился Глушков, коренастый мужчина лет сорока с непримечательной внешностью и цепким взглядом. В прошлом профсоюзный работник, а ныне один из моих доверенных оперативников. За неприметной внешностью скрывался мастер закулисных интриг и человек с обширными связями в московском подполье.

— Простите за опоздание, товарищ Краснов, — произнес он, снимая шерстяную ушанку с красной звездой. — Поезда еле ходят, а в Горьком я закончил только к вечеру.

Я запер дверь на ключ и задернул тяжелые бордовые шторы. Затем включил радиоприемник, не для прослушивания передач, а для создания звукового фона, затрудняющего возможную прослушку нашего разговора, хотя технически это сейчас почти неосуществимо. Все равно, привычка из прошлой жизни.

— Товарищи, — начал я без предисловий, когда все расположились в креслах вокруг стола. — Ситуация критическая. По итогам сегодняшнего совещания в Кремле наш эксперимент формально продолжается, но фактически поставлен под контроль комиссии Кагановича. У нас два месяца, чтобы переломить ситуацию.

Величковский задумчиво погладил бородку:

— Как я понимаю, Леонид Иванович, вы решили изменить тактику борьбы?

— Именно, — я обвел взглядом собравшихся. — До сих пор мы действовали честно, опирались на экономические результаты, на факты и цифры. Но наши противники используют другие методы, клевету, провокации, саботаж. Настало время ответить тем же.

Мышкин подался вперед:

— Я собрал предварительную информацию на членов комиссии Кагановича. Вот, — он раскрыл папку с документами, — Шкуратов, председатель Центральной Контрольной Комиссии. Фанатик, но имеет слабость, дача в Серебряном Бору, построенная с многочисленными нарушениями. Плюс любовница, актриса из Камерного театра.

— Полезно, — кивнул я. — Что еще?

— Лопухин из Института марксизма-ленинизма, теоретик, готовящий доклад против нашего эксперимента. Оказывается, многие его работы содержат прямой плагиат из немецких и американских экономистов, причем буржуазных. Это легко доказать. А еще у него брат в эмиграции, в Европе. Сам Лопухин скрывает этот факт в анкетах.

— Отлично. Продолжайте.

— Валенцев, редактор идеологического отдела «Правды». Тут интереснее. В 1923–24 годах состоял в троцкистской оппозиции. Формально раскаялся, но сохранил связи. Периодически встречается с бывшими соратниками.

Я внимательно просмотрел документы. Картина складывалась благоприятная, у каждого члена комиссии имелись уязвимые места, которые можно использовать.

— А сам Каганович? — спросил я.

Мышкин покачал головой:

— Пока ничего существенного. Железная дисциплина, личная преданность Сталину, никаких скандалов. Но мы продолжаем копать. Не может быть, чтобы у него не было слабых мест.

Глушков, до сих пор молчавший, подал голос:

— Есть еще один человек, о котором стоит знать. Рогов, оперуполномоченный экономического отдела ОГПУ. Именно он руководит сбором материалов против нашего эксперимента. Именно он курирует арест и допросы Шаляпина.

— Что мы о нем знаем?

— Профессионал, — Глушков потер короткий шрам на подбородке. — Но с интересной особенностью. По моим источникам, он не верит в виновность Краснова и наших людей. Выполняет задание, но без фанатизма. Возможно, с ним можно договориться.

Я задумался. Сотрудник ОГПУ, симпатизирующий нашему делу, мог оказаться ценным союзником. Или искусной ловушкой.

— Проверьте его тщательнее, — распорядился я. — Если все подтвердится, установите контакт. Осторожно, через третьих лиц.

Величковский, внимательно слушавший дискуссию, наконец заговорил:

— Леонид Иванович, я понимаю необходимость решительных мер. Но позвольте старому человеку напомнить об опасности. Мы вступаем на скользкий путь. Интриги, шантаж, манипуляции — это методы наших противников. Используя их, не превратимся ли мы сами в подобие Кагановича?

Его слова задели что-то глубоко внутри меня. В прошлой жизни, в XXI веке, я привык к жестким методам корпоративной борьбы. Но там были другие ставки. Здесь речь шла о судьбе целой страны, миллионов людей.