Промышленный НЭП

Когда заседание подошло к концу, Каганович раздраженно собрал бумаги в папку.

— Товарищи, мы продолжим работу над докладом завтра. Прошу всех подготовить конкретные материалы и предложения. — Его взгляд остановился на Валенцеве. — Товарищ Валенцев, задержитесь на минуту.

Когда остальные члены комиссии покинули кабинет, Каганович плотно закрыл дверь и приблизился к нервничающему редактору «Правды».

— Что происходит, Валенцев? — спросил он, понизив голос. — Что за показания дают эти придурки на Путиловском?

Валенцев сглотнул, его тонкая шея дернулась:

— Лазарь Моисеевич, ситуация сложная. Бахрушин арестован и, кажется, дает показания. Он упоминает наши встречи. И передачу средств.

Лицо Кагановича потемнело:

— Этот болтун Бахрушин! Я же говорил Строгову быть осторожнее в выборе исполнителей. — Он задумался на мгновение. — Нужно немедленно связаться с ОГПУ. Пусть перехватят дело и изымут все материалы. Мы представим это как попытку Краснова фальсифицировать доказательства.

— Боюсь, может быть поздно, — пробормотал Валенцев. — По моим сведениям, Орджоникидзе уже располагает копиями всех протоколов. И говорят, он запросил встречу со Сталиным.

Каганович молча прошелся по кабинету, его грузная фигура отбрасывала длинную тень на стену.

— Что с Шкуратовым? — резко спросил он. — Почему он вдруг заговорил об объективности?

Валенцев пожал плечами:

— Не знаю точно, но ходят слухи… У Краснова появились какие-то материалы на него. Что-то связанное с дачей в Серебряном Бору и племянницей из Камерного театра…

— Которая не племянница вовсе, — мрачно закончил Каганович. — Понятно. Шкуратова шантажируют.

Он подошел к окну, глядя на вечернюю Москву, где зажигались первые огни. Ситуация становилась критической.

Комиссия фактически парализована. Ключевые союзники либо дискредитированы, либо напуганы, либо подвергнуты шантажу. А тем временем экономические результаты эксперимента Краснова становятся все более впечатляющими и получают все большую огласку.

— Придется действовать напрямую, — наконец произнес Каганович. — Я сам встречусь с товарищем Сталиным. Объясню ему политическую опасность эксперимента Краснова. Иосиф Виссарионович поймет, что под видом экономических реформ в страну пытаются внедрить капиталистические элементы.

Валенцев с сомнением посмотрел на начальника, но возражать не решился. Он лишь надеялся, что Каганович обладает достаточным влиянием, чтобы повернуть ситуацию вспять.

Когда Валенцев покинул кабинет, Каганович еще долго стоял у окна. Его отражение в темном стекле выглядело зловещим.

Он понимал, что столкнулся с серьезным противником. Краснов оказался не просто талантливым организатором экономического эксперимента, но и мастером политической борьбы. Впервые за долгое время Каганович почувствовал угрозу собственному положению. И это ощущение ему категорически не нравилось.

* * *

Полночь давно миновала, когда мы собрались в моей квартире на Арбате. Старинная люстра с хрустальными подвесками отбрасывала мягкий желтоватый свет на лица соратников, расположившихся в гостиной. Тяжелые портьеры надежно скрывали нас от посторонних глаз, а включенный патефон с негромкой музыкой Чайковского маскировал разговор от возможной прослушки.

— Итак, товарищи, подведем итоги первого этапа контрнаступления, — произнес я, обводя взглядом присутствующих.

Мышкин, как всегда сдержанный и внимательный, сидел в кресле у окна, готовый в любой момент отреагировать на подозрительные звуки с улицы. Глушков расположился напротив, его коренастая фигура и простое крестьянское лицо скрывали острый ум и железную волю. Профессор Величковский, с аккуратной седой бородкой и проницательным взглядом, устроился на диване, положив рядом старомодный портфель из потертой кожи. Вознесенский, самый молодой из нас, нервно постукивал карандашом по блокноту, готовый фиксировать важные моменты обсуждения.

— Операция на Путиловском заводе прошла успешно, — начал Мышкин. — Диверсанты захвачены с поличным, все дали признательные показания. Особенно ценны показания Бахрушина, который напрямую связывает диверсию с Валенцевым, а через него с Кагановичем.

Вознесенский поднял голову от блокнота:

— «Экономическая газета» сделала свое дело. Статья о результатах эксперимента на Путиловском заводе вызвала настоящий фурор. Звонили из пяти наркоматов, просили дополнительные экземпляры для распространения среди руководящего состава. Даже из ЦК проявили интерес.

— Что с Лопухиным? — спросил я, переводя взгляд на Глушкова.

— Полностью дискредитирован, — удовлетворенно сообщил тот. — После публикации в «Литературной газете» его срочно отправили в командировку в Ташкент, подальше от скандала. Но это не поможет. В институте марксизма-ленинизма создана специальная комиссия для проверки всех его научных работ на предмет плагиата. Предварительные результаты неутешительные для товарища Лопухина, заимствования обнаружены как минимум в трех крупных публикациях.

— А Шкуратов? — я посмотрел на Мышкина.

— Наш человек в ЦКК сообщает, что Шкуратов заметно изменил позицию, — ответил тот. — На сегодняшнем заседании комиссии Кагановича он неожиданно призвал к объективности в оценке экономических результатов эксперимента. Каганович был в ярости.

Я удовлетворенно кивнул. План работал даже лучше, чем предполагалось.

Два ключевых члена комиссии Кагановича нейтрализованы: Лопухин дискредитирован научным скандалом, Шкуратов шантажирован компроматом. Валенцев в панике из-за показаний Бахрушина. Комиссия, еще недавно представлявшая смертельную угрозу для нашего эксперимента, теперь фактически парализована.

— Каганович наверняка попытается контратаковать, — задумчиво произнес профессор Величковский. — Он слишком опытный аппаратчик, чтобы сдаться без борьбы.

— Согласен, Николай Александрович, — кивнул я. — Но теперь он лишен своего главного оружия, единой комиссии, выступающей с общей позицией. К тому же, показания диверсантов ставят его в крайне уязвимое положение. Если Сталин узнает, что член Политбюро причастен к организации диверсий на советских заводах…

Я не закончил фразу. Всем присутствующим прекрасно известен стиль работы вождя.