Пропавшие без вести

Больные вскочили с мест. Его окружили, стали расспрашивать так, будто он сам прибыл только что из Берлина, с места событий.

Он не мог ничего объяснить. Но важен был самый факт: наконец-то восстание! Наконец-то Германия начала просыпаться…

— Волжак, в перевязочную, к Семенычу! Скажи, я велел передать, что коту наступили на хвост, — распорядился Баграмов.

— Побегу, Иваныч! С таким-то котиным хвостом, как молоденький, пробегусь! — радостно отозвался Волжак. — Только ты посмотри, как шприцы кипятятся…

«Котиный хвост» встревожил лагерный штаб: если в Берлине восстание германских рабочих против фашизма, значит, настало время поднимать и восстание пленных. Но что такое три батальона ТБЦ-лазарета! Не могут же они выступать из лагеря, не зная даже опорных пунктов военных частей, с которыми им пришлось бы столкнуться! Формирование — это было пока что все, что проводилось на территории лагеря. Высланные Барковым разведчики, как правило, не возвращались, — видимо, попадали куда-то в другие лагеря…

В этот день Барков создал план срочной обширной разведочной операции. Кумов настаивал немедленно пополнить запасы оружия в лагере из трофейного склада. Радиослухачи непрерывно дежурили у аппарата. И вот прозвучало официальное сообщение Геббельса.

Все оказалось иначе, чем ожидали. Нет, не проснулся немецкий рабочий класс, не восстал народ. Просто фашистские генералы поняли, что зарвавшийся, опьяненный манией величия и гениальности Гитлер ведет их к разгрому. Они решили взвалить всю вину за провал войны и за народные бедствия на одного Гитлера и сменить его более умным и даровитым фашистом, выдвинув нового «фюрера» из своей генеральской среды. Оказалось, что никакого восстания не было. Был июльский путч 1944 года с неудавшимся покушением ни Гитлера прусской военщины, которая думала этим путем заполучить в союзники против СССР капиталистов Англии и Америки…

Все закончилось. Несколько немецких генералов, спасаясь от гитлеровских репрессий, сдались в советский плен, несколько других перескочили к англо-американцам. По всей Германии шли аресты, казни.

По-видимому, в заговоре оказался замешан абвер. Во всяком случае, абверовцы Центрального рабочего лагеря, которые недавно вели допрос арестованных из ТБЦ, все в одну ночь исчезли и больше уже не вернулись.

Это могло для ТБЦ-лазарета привести к тому, что в связи с недоверием к исчезнувшему абверовскому начальству следствие возобновилось бы и не окончилось бы уже так удачно, как в первый раз.

Молчаливые фигуры власовских офицеров, особенно старшего, капитана Сырцова, при этих сопоставлениях беспокоили членов Бюро.

Требовалась сугубая осторожность. Но все-таки радиослухачи каждую ночь по-прежнему сидели в своей землянке под немецкой комендатурой, вылавливая в эфире фронтовые радиосводки и политические новости. Они стали ловцами радости и бодрости духа для пленных людей, и, несмотря на все требования конспирации, невозможно было скрывать эти добрые вести, которые разносились в эфире. Их читали по всем баракам. И все ждали восстания рабочего класса Германии.

Рабочим вагон-команды удалось за работой на станции увидать в открытые двери проходившего с востока поезда целый эшелон немецких солдат, закованных в кандалы и охраняемых часовыми на площадках вагонов. «Значит, в немецкой армии в действующих частях прорывается недовольство солдат и возмущение против гитлеровцев!» — думали пленные.

Как-то, уже в августе, Павлик пришел к Муравьеву сказать, что к Балашову прибыли товарищи из лагеря Фулькау и хотят говорить с «начальством» ТБЦ.

— Со штабарцтом, что ли? — поставив сливное ведерко, которое выносил в уборную, насмешливо спросил Муравьев.

— Да нет, не с таким начальством. Они говорят, что им нужен наш «самый главный».

— А ты Ивану сказал, что у нас «самых главных» нет?

— Да что Ивану! Он сам не дурак, понимает. И Славинский им говорил. А они отвечают, что задержались нарочно и опоздали на последний поезд, чтобы увидеться с «руководителем», что у них важнейшее дело, что им нужна помощь старших товарищей.

— А вы что ответили? — строго спросил Муравьев.

— Ответили, что схожу и спрошу, — виновато признался Самохин.

— Неумно! — сказал Муравьев. — Никто к ним не выйдет. Для связи сидите ты, Балашов и Женя. Вон сколько умов!

Павлик еще больше смутился.

— Знаете, Семеныч, — сказал он, — когда я пошел сюда, меня встретил Кумов. Я ему рассказал обо всем. Он считает, что надо к ним непременно выйти, поговорить. Поручил мне спросить у вас, не пойти ли ему…

— Ну, посиди, я сейчас посоветуюсь, — с досадой сказал Муравьев.

До сих пор ни разу никто из других лагерей не встречался ни с кем из лагерного антифашистского руководства. Но зато и никто не настаивал на подобных встречах, кроме ребят из Фулькау, которые уже не в первый раз поднимали этот вопрос перед Балашовым. Правда, люди из Фулькау были проверены. Уже свыше года Балашов давал им всю выходившую в ТБЦ литературу, снабжал компасами и картами. Они одни из первых сообщили, что создали в своем лагере АФ-группы. При этом они в каждый приезд настаивали на встрече с руководителями подпольной работы…

Кострикин устроил немедленно вызов Кумова в рентгеновский кабинет. Туда же санитар привёл и Баграмова.

Кумов заранее понимал, что Муравьев и Баграмов будут ему возражать, и пришел раздраженным. Именно превращение ТБЦ в крупный руководящий междулагерный центр он считал очередной ступенью подготовки к восстанию. Целенаправленной и полезной могла быть вспышка восстания только разом во многих лагерях, а для этого нужно и, конечно, уже пора создавать настоящую, прочную связь.

— Если мы их не возьмем под свое руководство, они могут наделать глупостей, — горячо говорил Кумов. — Мало ли что они натворят по младости, если мы, старшие, им не поможем! Мы просто обязаны выслушать, что они там затевают! Фулькау — три тысячи человек, а руководители — молодежь!..

— Брать под свое руководство кого бы то ни было Бюро нас с тобою не уполномочило, — возразил Муравьев.

— Да, для этого надо решение. Надо заранее обсудить, — согласился Кострикин.

— Но ведь раньше или позже мы неминуемо станем центром для многих! — с обычной прямой решимостью подчекнул Кумов. — Так зачем же оттягивать? Трусишь, Иван Андреич? Кого? Советских людей?!

— Ты что же, считаешь возможным с ними говорить?! О нашем Союзе, о его превращении в междулагерный центр? — спросил Емельян.