Пропавшие без вести
Шрифт:
То затихая, то нарастая, доносился до лагеря гул канонады. Красноватым отблеском в небе над Эльбой, за лагерным кладбищем, горела апрельская вечерняя заря. Между двумя бараками кучкой сошлись средние командиры.
«Эх, ребята, ребята! Ждет вас тяжелая драка перед самым освобождением. Не погибли бы!» — подумал Баграмов, глядя на них.
Да, все-таки вовремя начали они военную подготовку лагеря. Может быть, предстоит и неравный бой и придется погибнуть, но не покорными жертвами, как бараны на бойне. А может быть, и удастся все же дождаться прихода своих.
А если бы не подумали своевременно об обороне, то эсэсовцы ворвались бы внезапно в бараки,
Неужели не выстоим?!
Баграмов видел и чувствовал, с каким нетерпением все ожидают начала восстания, как все заранее счастливы сознанием, что им удастся взять в руки оружие, и даже тот, кого скосит фашистская пуля, умирая, не пожалеет о том, что лагерь восстал.
Просчитается фашистская сволочь, которая собралась уничтожить их лагерь без риска собственной жизнью…
«Да, просчитаются!» — подумал Баграмов, представляя себе, как огорошена будет банда эсэсовцев вооруженным отпором.
И Емельян почувствовал, как в нем самом поднялась до самого горла жажда мстительной и жестокой схватки за жизни тех неспокойных, неравнодушных и молодых, кто так хочет жить и достоин жизни…
Больше двух лет он звал их по именам — Юра, Яша, Володя, Костя, или тех, кто постарше по отчествам, как народ уважительно зовет близких: Семеныч, Кузьмич, Андреич. Он их любил, и они любили его и знали, за что они ценят и любят друг друга. Каждый час они были готовы разделить друг с другом последний кусок хлеба, отдать друг для друга кровь, положить свою жизнь. Они заменяли друг другу родину, от которой были оторваны.
Баграмов хотел бы с ними стоять всю жизнь рядом. В бою, в труде… Любая задача казалась бы им посильной и выполнимой именно потому, что среди них не было равнодушия и равнодушных. Как и сегодня, никто из них никогда не стал бы отсиживаться в сторонке и прятаться за чужую спину. Баграмов вслушался в канонаду. Нет, Красной Армии не успеть! Слишком далек еще гром орудий…
С шоссе, лежавшего в полукилометре, доносились крики, гудки машин, трескотня десятков и сотен моторов. Фашистская Германия убегала за Эльбу, увлекая с собой тысячи растерявшихся, напуганных обывателей…
Солнце спустилось на запад красное и большое, и заря пылала, как зарево.
— Отец! — окликнул вдруг Лешка. — Вон Мартенс опять у ворот. Если за мной, то скажите, что я ушел к поварам, или в каменных пусть меня ищет. Не хочу я с ним…
— Иди посиди в чуланчике, а я твоего «дружка», если сюда придет, погоню! — сказал Юрка.
Мартенс хотел переодеться в гражданское. Но для этого нужно было найти шефа вещевого склада Стефани. Куда он делся?
«Хитрый, чёрт, небось о себе заботится!» — думал Мартенс.
Часовой возле каменных так и сказал, что Стефани прошел на склад и пока не вышел. Но Мартенс боялся один войти в лагерь. Он подъехал на велосипеде к воротам ТБЦ.
Все было безлюдно. На крылечке комендатуры сидел только одинокий «Базиль».
«Как собака, привык тут болтаться. Так и сидит, и не знает, какая ждет его участь!» — с невольной жалостью подумал Мартенс.
— Базиль, сигаретку хочешь? — предложил он.
— Хочу! — обрадовался «Базиль».
Он подошел к воротам и принял протянутую сквозь проволоку сигарету. Он стал чиркать кремневую зажигалку. Мартенс протянул ему спички.
— Danke schon, [115] — с шутовской
галантностью сказал «Базиль», возвращая Мартенсу спички.— О! Как ты научился говорить по-немецки! — усмехнулся Мартенс. — Позови-ка мне Лешку, Базиль, поищи его.
Неожиданно близкий удар тяжелого взрыва сотряс весь лагерь. В бараках повсюду с дребезгом сыпались стекла.
— Воздух! — крикнул кто-то из блока.
— Luftalarm! [116] — воскликнул Мартенс.
115
Благодарю.
116
Воздушная тревога!
От второго такого же взрыва опять содрогнулась земля. Мартенс вобрал голову в плечи, будто ежась от холода.
«Базиль» рассмеялся.
— Schon gut! Das ist das Ende des «Grossen Reiches», Herr Sonderfuhrer, — сказал Базиль унтеру. — Ich meine, du musst davonlaufen. Du hast kerne Zeit! Auf Wieder-sehen! [117]
— Auf Wiedersehen! [118] — взявшись за велосипед, растерянно пробормотал Мартенс, ошарашенный этой тирадой.
117
Отлично! Вот и конец «великого рейха», господин зондерфюрер. Я думаю, тебе пора удирать. Времени больше нет. До свидания!
118
До свидания!
— А то, может, останешься, Мартенс? Мы ведь с тобой земляки! — развязно прибавил по-русски «Базиль».
— Ты?! С Поволжья?! — спросил, задержавшись, Мартенс.
— Такой же, как ты, mein Lieber! [119] — c насмешкой ответил Базиль…
Новый взрыв ударил где-то совсем рядом, казалось — в трех сотнях шагов от лагеря, и поднял смерч пламени, дыма, комья земли, кирпичи, какие-то балки…
Мартенс вскочил на велосипед и помчался от лагеря прочь.
119
Любезный!
Сотни пленных с криками бежали в щели укрытия, за бараки.
Четвертый взрыв, высоко взметнув пламя на том же месте, где раньше, опахнул горячей волной пыли и дыма стоявших между бараками возле воротной вышки Батыгина и Баркова. Муравьева шквальным порывом ветра ударило о барак.
— Ну и бомбежка! — сказал Муравьев.
— Пожалуй, что артиллерия, — высказался Баграмов.
— Нет, немцы взрывают что-то, — понял Барков. — Это не авиация и не артиллерия… Идем-ка под крышу, а то кирпичом по башке, — позвал он.
Повсюду и в самом деле падали кирпичи, куски металла, летели какие-то доски, осыпался песок, земля, все вокруг застилало дымом и пылью.
При пятом и шестом взрывах они уже догадались, что это взрывают соседний подземный завод, вход в который в течение всей войны прикрывался красным крестом немецкого лазарета.
— Взрывают, — значит, фронт прорван или отдан фашистами приказ на отход, — сказал Муравьев.
— Фриц удрал! — крикнул в этот миг из соседнего блока Васька-матрос.