Прощальное эхо
Шрифт:
— Здравствуйте, — осторожно сказала Оксана, опускаясь на кровать, застеленную шелковым, цвета спелого персика покрывалом. — Мне раздеться?
Слава Богу, она, похоже, не собиралась выходить из рамок официального общения.
— Здравствуйте, — ответила Алла, сосредоточенно копаясь в папке. — Раздеваться не нужно. Я — педиатр. И я хотела бы…
Она собиралась провести плановую беседу, посвященную уходу за новорожденным, ответить на вопросы, объяснить, какие консультации здесь оказывают. И вдруг, в одно мгновение, осознала, что все это не имеет смысла. Оксана сидела перед ней мокрая после душа, неуклюжая, но все равно невообразимо красивая. И самое главное, она все-все понимала.
— Оксана, — Алла захлопнула папку и отложила ее
— Не надо, — прервала ее Оксана. — Все уже решено, и разубеждать меня бесполезно. Во-первых, я имею право делать все для сохранения своей жизни, во-вторых, все показания за искусственные роды, в-третьих, я вам за это плачу. Не лично вам, конечно, потому что вы — педиатр, со мной для вас работы нет. Но в любом случае давайте не будем тратить время друг друга!
— Вы платите и мне тоже. В любом случае мне придется засвидетельствовать гибель плода. А кроме всего прочего, — Алла прокашлялась, — я должна предупредить вас, что ребенок может остаться жив. У вас девочка, причем, видимо, довольно крупная, а девочки вообще более жизнеспособны, чем мальчики. Так что вы, как мать, должны решить, подключать ли вашего малыша к дыхательному аппарату, если вдруг все сложится благополучно.
— Спасибо, но меня уже обо всем предупредили, — Оксана подтянула к себе подушку и подложила ее под спину. — Я беседовала с заведующей клиникой, и все формальности уже улажены. Нам, в самом деле, не о чем с вами разговаривать. Я не хочу, чтобы моего ребенка сначала держали под стеклянным колпаком с проводками в носу, а потом всю жизнь таскали по психиатрам. Пусть уж его вообще не будет, чем будет урод.
— Ну тогда прощайте. Извините, что начала этот разговор. — Алла поднялась со стула, подхватив папку. — Всего доброго…
По пути от палаты до поста она успела вспомнить все ругательства, которые когда-либо знала, и мысленно обрушить их на голову ни в чем не разобравшейся и втравившей ее в глупейшую историю Соловьевой. Конечно, эта стерва Оксана заботится в первую очередь не о собственном здоровье, а о том, чтобы не было ребенка. А к карте ее наверняка уже приложено заверенное нотариусом заявление о том, что она просит не сохранять жизнь младенцу, если он появится на свет живым. И надо же было сунуться к ней со своими увещеваниями!.. Но почему она это делает? С Андреем она сейчас или нет? И что такого критического могло произойти в их жизни, что она решила не сохранять беременность? А может быть…
Алла в раздумье остановилась посреди коридора. Может быть, она рассталась с Андреем? Конечно! Это вполне реально! Вряд ли Потемкин с его зарплатой мог позволить себе такое обручальное кольцо! Но тогда это значит… В ординаторскую она ворвалась, чуть не обрушив вешалку для халатов, стоящую у косяка. Что-то пишущая за столом Соловьева удивленно подняла глаза.
— Ты откуда такая взбудораженная? Из седьмой палаты, что ли?
— Да, — Алла присела на краешек стола, отодвинув ее бумаги в сторону, — но об этом мы с тобой еще поговорим. А пока, будь человеком, погуляй пять минут. Мне нужно сделать один конфиденциальный звонок.
Лариса пожала плечами и вышла, ничего больше не спросив. А Алла, мысленно прочитав начало «Отче наш…», набрала номер, который помнила наизусть уже много лет. Раздалось всего три или четыре длинных гудка, а потом трубку сняли.
— Да, — сказал Андрей недовольным и сонным голосом, — я вас слушаю…
Это был он, несомненно, он. От звука его голоса что-то в груди Аллы начинало мелко-мелко вибрировать, ноги слабели, губы пересыхали. И так было всегда, на протяжении уже многих-многих лет. Он знал об этом, не мог не знать, потому что самой ей казалось, что скрыть это невозможно, что ее чувство постыдно вылезает наружу, как экзема на руках. А раз он знал и делал вид, что не замечает, значит, просто не хотел ничего замечать. Сама Алла всего лишь раз сделала шаг навстречу, но зато какой! Проснувшись
после той пьяной ночи на серых общаговских простынях, она ждала: вот сейчас наконец… Но ничего не произошло. Андрей торопливо одевался и молча смотрел. Во взгляде читалось чувство вины, словно он нечаянно опрокинул вазочку с вареньем, и одновременно тревога. Она все поняла, нашлась, что сказать. Но когда ее сухие, распухшие от поцелуев губы произносили: «Эта ночь ни тебя, ни меня ни к чему не обязывает», сердце все еще надеялось…— Да, — повторил Андрей. — Перезвоните, вас не слышно.
Она заторопилась и, наверное, показалась ему глупой и по-бабски суетливой:
— Андрей, это я, Алла Денисова. Я, наверное, тебя разбудила? Ты с ночного дежурства?
— Да, — отозвался он без всяких эмоций. — Ничего страшного. Что ты хотела?
— А жену твою не разбудила? — Она чуть не задохнулась от ужаса, осознав всю глупость заданного вопроса.
— Нет, — ответил он так же спокойно.
— Андрей, я знаю, это выглядит нескромно и бестактно, но… В общем, я видела сегодня женщину, очень похожую на твою невесту… Помнишь, ты познакомил нас тогда, в «Репортере»? Вот я и решила узнать, как у вас дела.
— Вот как, — произнес он слегка удивленно, но скорее с вялым любопытством умирающего старика. — И где же ты ее видела?
Правильнее всего сейчас было бы повесить трубку. Раз Потемкин спросил «где ты видела ее?», значит, они наверняка не вместе, значит, нужно просто выждать и попытаться начать все с нуля, а этот телефонный разговор как-нибудь потом перевести на шутку. Что ж, первый раунд почти уже выигран. Но когда ей в голову пришло это дурацкое сравнение с боксом, Алла поняла, что ничего не выиграно, потому что судья сейчас засчитает нарушение правил или что-нибудь еще. Потому что ее Андрей лежит сейчас на ринге, сраженный чьим-то чужим страшным ударом…
— Я видела ее у нас в отделении. Она вчера легла делать искусственные роды. Я работаю в 116-й клинике, ты, наверное, уже не помнишь…
Против ее ожидания, он не оборвал разговор на середине фразы, а дослушал ее до конца и вежливо попросил разрешения приехать.
Он появился уже через сорок минут, хотя от его дома добираться сюда на городском транспорте — никак не меньше часа, и Алла поняла, что все-таки безнадежно проиграла так называемый первый раунд.
«Ее же невозможно не полюбить! — восклицала мама, разводя руками и как бы призывая всех восхищаться вместе с ней. — Она же такая чудесная и обаятельная». В столь бурный восторг приводила ее дочь старой подруги, двадцатитрехлетняя длинноногая Танька. Кроме длинных ног, у Таньки были пушистые волосы, широкие, как у Брук Шилдс, брови, толстые, «расквашенные» губы и вязаная кофта с крупными розами. Андрею она напоминала большую говорящую куклу, в какой-то момент начинало казаться, что она вот-вот раздельно и механически произнесет: «Мам-ма!» Полюбить Таньку ну никак он не мог, чем страшно огорчал маму, руша ее далеко идущие планы. Впрочем, сам он к парадным дверям, за которыми раздается торжественный марш Мендельсона, совсем не торопился. Предпочитал спокойно ждать, когда придет эта самая «большая, чистая и светлая», тем более, что процесс ожидания был приятным и необременительным. У Андрея были женщины: умные, обаятельные, красивые. Он не обещал им ничего, и они знали, на что шли, но, наверное, все равно чего-то ждали, так же, как и он.
Ему часто вспоминался первый класс, профилактический осмотр врачей и длинная очередь к стоматологу. Теоретически все мальчишки и девчонки понимали, что такое бормашина, но практически с ней еще не сталкивался никто. Андрей тоже знал, что это больно, но как именно больно, представить себе не мог. И шаг за шагом продвигаясь к страшному кабинету, воображал, как тонкое сверло орудует у него во рту. А из кабинета один за другим выходили его одноклассники, и кто-то уже знал, что это такое, а у кого-то оказались здоровые зубы, и он оставался в счастливом неведении…