Прощание с кошмаром

— И что сказала продавщица? Видела она кого-нибудь из галереи на этих «Жигулях»?

— Нет, Сережа. Ни разу. Но это же и доказывает… Понимаешь, доказывает то, что они по какой-то причине пользуются этой машиной редко и тайно. Может быть, по ночам, когда переулок безлюден и…

Кравченко и Мещерский переглянулись: женщина! Что поделаешь? Все равно все перевернет по-своему.

— Ну хорошо, если даже это и так — пользуются тайно по ночам, как тебе кажется. А для чего им тогда средь бела дня на виду у клиентов ставить эти «Жигули» — призрак у своего дома? — Мещерский был само кроткое терпение. — Для чего, как ты считаешь?

— Я.., просто не знаю. Но это-то и странно! Зачем им?

Тут Мещерский задал сакраментальный вопрос:

— Что думает обо всем этом Никита? Ты с ним говорила?

Гробовое молчание. Катя низко склонилась над сахарным арбузом, поковыряла его мякоть, буркнула:

— Он такой же Фома Неверующий, как и вы.

— Что он тебе конкретно сказал, Катюша?

— Ничего. Даже слушать не стал, дурак несчастный!

Мещерский развел руками: что и требовалось доказать. Раз уж Колосов не реагирует на такие «сигналы», чего ж ты от нас, дорогуша, хочешь?

— Серега, айда хлебнем кипяточку. — Кравченко шумно начал орудовать за столом. — У меня от всей этой доморощенной криминалистики башка трещит.

Катя попыталась закинуть последний крючок.

— Сереженька, Колосов про тебя тут спрашивал. Я сказала — тебя что-то в материалах экспертизы заинтересовало. Он хотел вроде тебе позвонить.

— Он мне не звонил, Катя.

ВСЕ. Больше с ними обсуждать эту тему бессмысленно. Они, как и Колосов, просто не желают ее слушать. Отмахиваются, словно от назойливой мухи. Ее сомнения, ее тревога, ее любопытство — для них просто глупые женские фантазии. Катя откусила кусочек арбуза — какой сочный… Эх, мужчины! Думают — одни они умные, остальные все лопух на лопухе…

Она слушала их беседу «у камелька»: политика, прогнозы на будущее (весьма пессимистические у Мещерского), чей-то телефонный звонок, новая машина общего приятеля… Вот что их сейчас интересует, а она со своими «идефикс»… Даже Сережка ей в этом деле не помощник. А она-то на него надеялась! Сначала вроде бы «вник в суть проблемы», что-то и его заинтересовало в происходящем. Не зря же столько по библиотекам мотался! А потом.., враз остыл. Не нашел, наверное, ответа. Или нашел, но такой, что…

— Сереж, а помнишь, мы говорили об орудии, используемом во всех убийствах, точнее, обезглавливаниях, — она словно за соломинку цеплялась за последнюю «идефикс». — Ты еще сказал: если его найдут — было бы любопытно кое с чем сравнить. С чем, а?

Кравченко, буркнув: «Каннибалы, ей-богу!», демонстративно отодвинул стул, встал из-за стола и вышел в лоджию. Оттуда потянуло сигаретным дымом. Он явно продемонстрировал ей свое равнодушие. Что ж — еще одно разочарование жизни. И «драгоценный В. А.» ей в этом деле — не помощник. Правда, на него, в отличие от Мещерского, она не особо надеялась.

— Не с чем сравнивать, да? — Катя начала собирать со стола чашки.

— Катя, тот предмет, та машина и те люди, о которых ты говоришь, вряд ли связаны между собой. Извини, что так коряво выражаюсь, но ведь ты именно это сейчас имела в виду. Про это хотела услышать. — Мещерский удержал ее за руку, когда она хотела отнести чашки в мойку. — С точки зрения формальной логики, нет ни малейшей связи, понимаешь?

— А с точки зрения неформальной?

Он снова помолчал, потом сказал:

— Не лучше ли тебе переключиться на что-то другое? А это оставить Никите. В конце концов, это его работа.

— Расхлебывать? Он, Сережа.., он с некоторых пор считает, что их вроде бы и не надо искать. Вообще.

— Почему он так считает?

— Потому что они и так свое когда-нибудь получат. Когда свистнет рак. Что-то вроде кары за все грехи. Сразу и оптом.

— С каких пор Никита стал таким фаталистом?

— С тех, же самых пор, что и ты — мистиком, со дня на день ожидающим конца света. Зачем суетиться, когда все равно хана всем. Да, Сереженька?

— Нет, конец нашего тысячелетия и конец света — разные вещи. В последнее можно верить или не верить, как кому нравится. Первое же придет независимо от нашей веры и желаний. Очень скоро, если брать в масштабах Космоса. Только вот доживут не все.

— Я не умею говорить на такие темы. Ни красиво, ни мистически, ни философски — никак.

— Никита просто устал, Катя, — Мещерский смотрел в окно. — И я знаю корни этой усталости: он очень одинок. Мы однажды с ним встречались, давно еще — ну ты помнишь после чего… Посидели у меня дома…Он мне сказал тогда: чувствую порой, что живу в пустыне. А ведь у него много друзей, Катя.

Она поняла, что Мещерский имеет в виду.

— А мне иногда кажется, — ей очень не хотелось в этом признаваться, но не признаться уже она не могла, — что из всех вас в этой пустыне живу именно я.

Тихо скрипнула балконная дверь — Кравченко вернулся. Катя начала молча убирать со стола.

Мещерский уехал домой. Катя перемыла посуду, забралась с ногами в любимое кресло. Взяла книгу. «Дневник одного гения» — странно, что в этот грустный вечер ей попались в руки именно эти откровения Дали. Раз никто не хочет ее слушать, она будет молчать как рыба и только читать, шелестеть страницами. А Вадька…

Он сел на пол у кресла. Она все еще делала вид, что поглощена книжкой.

— Ты сейчас похожа на воробья, — сказал Кравченко. — Я с балкона видел: стайка на крыше копошилась. Потом подрались. Одному наподдали — только пух летел. Остальные улетели — веселые, довольные — мошек ловить. А этот гаврик обиделся на весь мир, надулся, как шарик… — Внезапно он обнял ее колени, уткнулся в них лицом. — Катька моя, какая же ты еще девчонка…

Его затылок… Катины пальцы запутались в его густых волосах. Перебирали их, гладили… А ведь она собиралась весь вечер читать — в упор не видеть «драгоценного В. А.», платя ему равноценной монетой за…

— Я тебе никогда прежде не говорил, — он заглянул снизу в ее лицо, улыбнулся. — Когда я в первый раз тебя увидел, подумал.., ну, кроме разных прочих приятных вещей — мне с этой девчонкой никогда не будет скучно. — Он дотронулся до ее лица. — Сколько мы вместе, столько я и… Словом, я не в пустыне, Катька. Я с тобой. Всегда.

Книжка свалилась на ковер — листы веером… Когда за окном начало светать, Катя заснула.

Кравченко тихо, чтобы не разбудить ее, встал с дивана. Вышел в лоджию. Закурил.

Она плакала этой ночью… Он все еще чувствовал вкус ее слез на губах. И хотя им было очень хорошо вместе — знал: это не были слезы счастья.

Кравченко раздавил недокуренную сигарету о перила, вернулся в постель. Катя спала. Слезы ее давно высохли, волосы разметались по подушке. И вроде все возвращалось на круги своя. Почти все…

Катя проспала до половины двенадцатого — благо выходной. Ей снились смешные и глупые сны. Она не слышала, как Кравченко, напевая что-то себе под нос, возился на кухне с завтраком. Около одиннадцати он позвонил в офис своего работодателя Чугунова, где дежурила охрана. Затем связался и с личной секретаршей Чугунова Анной. Павловной — пожилой «домоправительницей»; имевшей, как и все близкие люди, на Чугунова огромное влияние. Если бы Катя слышала их разговор, он бы ее чрезвычайно заинтересовал. Затем, оставив записку, что «скоро будет», Кравченко куда-то уехал. Вернулся через два часа. Катя в фартуке суетилась на кухне; резала лук для рагу и снова ревела в три ручья.