Прощай, Византия!
Шрифт:
— Ни хрена себе. — Драгоценный аж присвистнул. — Что ж ты молчала-то?
— Я хотела тебе все сразу рассказать, но тебе ведь вечно некогда.
— И чего ты от меня хочешь?
— Совета. — Катя налила мужу чашку кофе. — И вообще, ясности. Вот скажи мне — этот самый одиозный генерал Абаканов, их дед, он кто вообще был?
— Сама не знаешь? Историю не изучала? Он был правой рукой Берии.
— Это я знаю. Но что он был за человек? Что у вас о нем говорили?
— Это гдей-то у нас? — Драгоценный прищурился.
— Ну, когда ты еще работал в ФСБ.
— А что у вас про него говорят, в вашей милицейской конторе?
— Ничего. Совсем ничего. Это когда было-то? Пятьдесят лет назад. — Катя пожала плечами. — Фамилию даже не все вспомнят. И потом, что
— У нас ничего не должны. — Драгоценный помахал перед лицом Кати пальцем. — Тсс, архивы молчат, не рассекречены. Между прочим, к твоему сведению, он у вас начинал, а не у нас. Да, да, у вас в областных правоохранительных органах — работал в самом начале тридцатых годов полномочным представителем ОГПУ по Московской области. И сразу пошел в гору, карьеру начал делать х-хромадную.
— А говоришь, что ничего не знаешь, — обиделась Катя.
— Я говорю, что тсс! Архивы молчат. — Драгоценный вытянул руку и приложил палец к Катиным губам. — А на кой черт тебе нужен этот Абаканов?
— Эта семья — его семья. Убили его внучку Евдокию. Отец ее занимался бизнесом, после его смерти осталось большое наследство, чуть ли не целый завод где-то в Сибири. Как-то все это странно, не вяжется совсем — такой дед был, и такой отец… И потом, в расследование почему-то активно вмешивается ФСБ. Этот Ануфриев… — Катя взглянула на Драгоценного. — В общем, без тебя мне не разобраться, Вадик.
— Ладно, задавай вопросы.
— Кем был Ираклий Абаканов? То, что он возглавлял МГБ, мне известно.
— Кем он был, ха! А кем был Сталин? Абаканов, между прочим, был его любимцем. Фильм «Иван Грозный» Эйзенштейна видела? Если Берия для Иосифа Грозного был Малютой, то Абаканов.., ну, наверное, Федькой Басмановым — этакий молодец, красавец, гожий на все: и врагам головы рубить, и драться, и перед царем на пиру в летнике плясать. В войну руководил контрразведкой. Хорошо руководил, мудро. Немцев, абвер их, во всем переигрывал. Талант имел большой, ум имел — и это в тридцать лет. Такие комбинации выстраивал — мама не горюй. А когда война закончилась, продолжал воевать беспощадно — только уже со своими. Сорок восьмой, сорок девятый год, пятидесятый — тогда всех под одну гребенку гребли. Кто в плену был, кто до войны срок отбывал по пятьдесят восьмой статье того УК. Всех, кто сидел, кто во время войны был освобожден, кровь свою проливал, воевал, награды получил — всех сгребли и без суда в Туруханский край в вечную ссылку. Льва Гумилева, например, а он ведь после лагеря, после освобождения, добровольцем на фронт ушел, до Берлина дошел, ранен был, потом диссертацию в университете собрался защищать… А его — в черный воронок и снова в лагерь, без суда и следствия, без всякой надежды. Одна надежда была только, что Сталин умрет. В последние годы, думаю, и Абаканов этого ждал, хоть и был его любимцем, любимым его слугой.
— Слугой?
— На все руки мастером. Рассказывают про него, что однажды, еще до войны, на приеме в Кремле он по желанию Сталина в стельку напоил японского посла. Того потом его самураи в вагон на руках вносили. Выболтал посол по пьянке какие-то секреты. Это потом называлось удачной операцией контрразведки. После войны Абаканов от разведки отошел, больше делами ГУЛАГа занимался. Мне дед Игоря Копылова рассказывал — он в сорок восьмом году служил адъютантом у генерала Горностаева. Поздно вечером послали его с документами на Лубянку — тогда ведь по ночам работали все, как Хозяин велел. Передать он их должен был в приемную Абаканова. Приехал он, значит, с документами, открывает дверь приемной, а там крик, ругань. Полна приемная генералов, Абаканов всех чуть ли не по стойке «смирно» поставил, кричит на какого-то интендантского — голос у него как труба был, только легионами командовать: «Посажу, сгною, расстреляю!» С генералом от страха удар случился — дед Копылова рассказал, что видел своими глазами тогда, как его, бедолагу, из абакановской приемной на носилках вперед ногами выносили. А ты спрашиваешь, какой он был человек… Такой вот и был. Джаз, говорят, страшно любил, прямо балдел
от джаза, к себе даже джазменов вызывал играть. А не понравятся, не потрафят — в лагерь, как завзятых космополитов. Однажды лично приехал с опергруппой арестовывать редакцию детского журнала «Чиж» — потом объявлено было, что усилиями МГБ было вскрыто особо опасное, глубоко законспирированное космополитическое шпионское гнездо. Жена, говорят, у него была редкая красавица — дочка министра Судакова. Абаканов поздно женился, в сорок лет, а до этого был все холостяк. Холостяк — не пустяк…— Я слышала, у него было очень много женщин, — заметила Катя. — Да и Нина мне что-то странное про него написала — видела ли я его портрет?
— Про баб я тактично опускаю. — Драгоценный хмыкнул. — За кого ты меня принимаешь? Что я тебе, сплетник завзятый? Про баб его по ящику тебе живописно расскажут: и про актрису, и про балерину, и про певичку, и про писательницу, и про члена партии — депутата, и еще про двести двадцать восемь его любовниц. По крайней мере, жена у него была одна. И сын, как видишь, единственный.
— Но как такой человек мог покончить с собой? Броситься в метро под поезд?
— А что ему надо было: сидеть тогда, в пятьдесят четвертом, ждать, когда за ним приедут, повезут с песнями в родную внутреннюю тюрьму на Лубянке, воткнут в «музыкальную шкатулку» носом в стену? А потом расстреляют как врага народа, приспешника Берии?
— Абаканов был приспешник?
— Сам он был по себе. Своей головой думал. Умная она была у него, только вот придумывала порой страшные вещи. А Берию он ненавидел.
— Они были соперниками, за власть боролись?
— И за власть тоже боролись. Только он его ненавидел. Прилюдно в приемной своей при подчиненных называл палачом и убийцей.
— А говоришь, архивы молчат, — усмехнулась Катя. — А вышел такой портрет, весь сотканный из нюансов и противоречий…
— Еще вопросы будут?
— Его сын, Константин Ираклиевич, как же он?..
— Как мальчик из высокопоставленной семьи с такой биографией и таким папашей вышел при советской власти в люди, а при демократии даже олигархом заделался?
Тут, видимо, помогло и сыграло главную роль то, что был он не только сыном Абаканова, но и внуком Судакова, весьма уважаемого и Хрущевым, и Брежневым, и вообще советской властью. Папашу после его самоубийства в пятьдесят четвертом предали остракизму и забвению, а малолетку-внука вырастил генерал и министр Судаков. Внук по его протекции окончил университет, работал потом в Министерстве внешней торговли, ездил по заграницам, в начале девяностых ушел в бизнес. Дела стал большие проворачивать, состояние наживать. Жалко умер рано, а то, глядишь, стал бы круглым миллиардером.
— После его смерти и так осталось большое наследство и наследники — дети от разных жен. Одна из дочерей, как видишь, зверски убита, — сказала Катя. — Только я вот не понимаю, по какой причине ФСБ так активно вмешивается…
— По той причине, что дело, видимо, вовсе не в семейственности и не в наследстве, — ответил Драгоценный.
— А в чем?
— Я не знаю. Возможно, в чем-то, что представляет конкретный интерес для спецслужб.
— Конкретный интерес для спецслужб? Черт, и они при моей помощи втравили Нинку в такое дело. — Катя покачала головой. — А каким может быть этот интерес, а?
— Самым разным. Таким, что мы и представить себе не можем. — Драгоценный допил свой кофе и опрокинул чашку на блюдце вверх донышком. — Хочешь, зайчик, погадаем на кофейной гуще?
Катя смотрела на коричневые разводы на белом фарфоре. Разговор с Драгоценным не успокоил. На душе опять было тревожно. Особенно от того, что повлиять хоть как-то на ход событий она сейчас, увы, не могла.
Многочисленные рисунки Нина хотела развесить по стенам, но негде было достать кнопок. И она просто расставила их на подоконнике и на полу вдоль стены. Лева этот вернисаж словно и не заметил. Правда, когда принесли ужин и Нина вознамерилась кормить его с ложки, как младенца, недовольно отпихнул ее руку и взял ложку сам. Жест был энергичный и осмысленный. И пока этим приходилось довольствоваться.