Проще, чем анатомия
Шрифт:
“Что бы вы сказали, Вера Николаевна, окажись вы здесь?”
Не одна Раиса воспользовалась возможностью выйти на воздух. Из палатки-операционной появился Астахов. Его с трудом можно было узнать: лицо осунулось, щеки ввалились. Он держал перед собой поднятые руки, марлевая маска болталась на груди на двух завязках.
– Ей-богу, не могу… Хоть пару часов бы, - выдохнул он, - Глаза закрываются, хоть пластырем их подклеивай!”
– Понимаю, коллега, тяжко, - Алексей Петрович вышел на воздух вслед за ним и кажется, даже чуть пошатнулся, но тут же расправил плечи, и принял свой обычный вид “все у нас в порядке”.
– Придется собраться с силами. Работать мы с вами еще и можем, и должны. Как говорил товарищ Бурденко, его собственный опыт показывает, что при большом
– Ну, раз такие ученые умы говорят, что можно… - Астахов мотнул головой, отгоняя оцепенение, - тогда повоюем еще. Покурить бы только. Оленька!
– позвал он почти умоляюще. Подошедшая медсестра подала уже зажженную папиросу. Астахов курил, не касаясь руками, чтобы не перемываться, кивком головы стряхивал пепел.
Машин пришло еще только три. И заполночь личному составу дали отбой. Раиса решила, что в общую палатку ночевать не пойдет. Сил-то на донышке осталось. Проще опять на ящиках прикорнуть. Но Алексей Петрович ее там быстро нашел и отправил отдыхать как положено.
– Товарищ Раиса, все понимаю, но категорически не советую. Даже если у вас есть всего часа три - непременно лечь. Ремень расстегнуть и обязательно разуться. Иначе вы потом не встанете.
Прав оказался товарищ профессор. Разуться вышло раза с третьего, настолько отекли в сапогах ноги. После тяжелой смены валились девчата как замертво. Печка - о радость - в палатке была, за железной дверкой металось жаркое пламя. Раздобыл товарищ комисар!
Наташе Мухиной первое “боевое крещение” далось непросто. Не спала. Сидела с краю, чтобы никого не потревожить, обняла колени и съежилась вся, как нахохлившийся голубь, укрылась шинелью с головой. Раиса подсела, обняла ее, почувствовала, что ту колотит от рыданий. И поняла - не от усталости это, устать что, выспишься и еще повоюешь, а от близости боли и смерти, с которыми ты со своими крохотными силенками не так много можешь сделать… Когда тебе обо всем этом на учениях толкуют, где ничего по-настоящему страшного ты еще не встретила, это одно. Другое дело - здесь.
Это еще пройдет, переплавится, из отчаянья и страха станет опытом, умением. И в мирное время, будь Мухина таким же, как Раиса, фельдшером, ей тоже пришлось бы на первых порах тяжко. Люди нигде и никогда не бессмертны, хрупкое существо человек, так легко его заморозить, обжечь, изранить…
Долго Раиса сидела, обнимая свою ученицу, пока та не утихла и не начала засыпать у нее в руках, усталость взяла верх над болью. Уснула Наташа, устроилась подле нее Раиса и почувствовала, как та в полусне, хватает ее за руку, пытаясь нащупать пульс. И только убедившись, что подле нее точно живой человек, Мухина уснула уже глубоко. Кто-то ткнулся рядом с Раисой с другого бока, ища тепла. “Я как квочка с цыплятами тут”, - колыхнулась сонная мысль и стало совсем темно и тихо.
То ли ночь еще была, то ли к рассвету шло, когда наконец выпала передышка. Уснул, свинцово, личный состав, кроме дежурных. И там, где шла сортировка, а сейчас только чернели колеи от колес, да трепал ветер маскировочную сеть, остались два командира. Еле стоящие на ногах после бессонных двух суток, но готовые стоять еще столько, сколько потребуется.
– Ну, что, Алеша, принимай операционно-перевязочный взвод. Весь, что остался, - Денисенко, тяжело и грузно как медведь, опустился на скамейку. Плечи ссутулились, лицо в полутьме сделалось старым.
– Вот ведь, как оно вышло. Думал, трое нас теперь будет, кадровых — ан нет, двое. Не уберегли парня.
Последнее было сказано тихо и пожалуй, виновато. Зная Денисенко не первый десяток лет, Алексей понимал, что в том, что случилось с Романовым, тот винит себя и только себя, в первую очередь за то, что оставил его с перевязочным пунктом и именно там приказал разворачиваться, куда
пришелся удар артиллерии.– Считай, что два дня как принял. Не грызи себя, на войне всего не предугадаешь. Романову твоему повезло еще, кость тронуло, но полного перелома нет. Все, что мог, я сделал. Теперь главное, чтобы коллеги в тылу не подкачали. Вернется, думаю, к Новому Году. В край - к 23 февраля.
«Да, Степан Григорьевич, не все тебе меня выручать!»
Не иначе, закономерность. С того времени, как они с Денисенко из Московского университета отправились зауряд-врачами на фронт, когда второй год уже шла Империалистическая, не приходилось им встретиться иначе, чем в самые тяжкие минуты жизни, посреди большой беды.
Это Денисенко выхаживал горящего в тифу Огнева в далеком 1921-м. Это Денисенко отыскал его, уволенного из армии, в заштатном городке под Иркутском, в участковой больнице. И привез вызов в Москву. Дальше было восстановление в звании, Финская, возвращение в столицу, квартира, куда Алексей успел перевезти только книги, но где сам считай почти не жил. Командировка в Крым и вот, почти три месяца — война.
Денисенко тоже приехал в Севастополь по службе, буквально за сутки до того, как Алексей должен был снова отбыть в Москву. За разговорами оба не заметили, как время перевалило за полночь. А проснулись от грохота разрывов, таких близких, что в гостинице дрожали не только стекла, но и стены!
Первая мысль была не о войне, а об учениях. "Неужели, не все отработали? Отбой же дали вчера! Или, как говорится, “третий день пьем здоровье Вашего Величества?" Учения Черноморский флот закончил только 20 числа. Кому же теперь в голову пришло так близко от города устраивать стрельбы, да по звуку судя, еще и боевыми?! А если неразорвавшийся зенитный снаряд на город упадет? Да и осколки летят будь здоров!
Уже через минут пять со звоном лопнули стекла на первом этаже, а из окна стало видно далеко внизу мечущееся пламя — в городе начался пожар.
– От вам здрасьте! Алексей Петрович, швыдче, давай до штабу! Трэба понять, який их бис…
Первая встреча с войной приключилась здесь же, у памятника погибшим кораблям. Как бы не та мина и оставила на нем отметину, что не укрылась давеча от глаз наблюдательной Раисы.
Взрыва Алексей не услышал. Только успел почувствовать, как тяжелая горячая волна с силой ударила в голову. На какое-то мгновение свет померк, а когда вернулся, он понял, что лежит на земле, а над ним наклонилась перепуганная женщина-врач, гражданская. Из «скорой», как он потом узнал. Она что-то говорила, но он не мог расслышать ни слова.
Через несколько дней, более-менее придя в себя уже в госпитале, Алексей понял, что теперь понятие «контузия» он будет изучать на практике и личном опыте. Приезжал Денисенко, ругал себя последними словами, что отправил его в штаб. Но с тех пор из виду старого друга не терял, и как только смог, вытребовал в свою часть.
– Вот мне наука — погорячился, - Денисенко по привычке держал руки перед собой, даже не пытаясь подпереть голову, которая будто сама падала на грудь.
– Полчаса пожалел - смены расставить как надо, и получил. Еле сдюжили. Трех суток не отработали, а уже держимся на одной сознательности, да и за нее зубами только. Нет, надобен порядок, а то останемся мы с тобой без личного состава. Эх… Двадцать лет назад как-то легче было. Ну, ладно, будем возмещать силу опытом. Смены я расставлю. И к утру хотя бы одна свежая будет у нас. Девочка спит - и добре. Но надолго ее ставить в бригаду пока нельзя. Это нам с тобой, старым воякам, проветрился чуть - и вперед. А с ее-то воробьиным весом…
Елену Николаевну подвело не отсутствие опыта. Беда эта известная и зовется «наркотизатор спит, а пациент ни в одном глазу», начала падать прямо у стола, надышалась эфира. Хорошо, что опытная Роза Керимовна успела крючки у нее из рук перехватить. А медсестры подхватили саму Елену Николаевну.
– Хотел бы я знать, что у соседей?
– продолжал Денисенко хмуро.
– Если мы нынче чуть не захлебнулись, то они-то что? Или как мы, или кто-то пикетаж не выставил и мы эти трое суток работали на две дивизии.