Прошедшие войны

— Перестаньте. Одевайте быстрее.

Неожиданно они одновременно посмотрели в сторону. Вода вплотную подошла к ним, выйдя из берегов.

— Вставайте, быстрее, — скомандовал Цанка, подбирая оба рюкзака.

Они, поддерживая друг друга, отошли в сторону. Вода в реке не на шутку разыгралась. Бесконечная темно-коричневая масса, расширяясь на глазах, пожирая все новые и новые пространства, грохоча и фыркая, проносилась мимо. От вчерашнего застенчивого ручейка и памяти не осталось. Огромная грязевая масса бешено устремилась к просторам.

— Цанка, она может еще разойтись. Пошли дальше, — взмолился Бушман, прыгая с трудом на одной ноге.

Через метров двадцать уперлись в каменную стену ущелья. — Цанка, посмотри — сможем ли мы взобраться на скалу?

Арачаев, бросив рюкзаки, пошел вниз, исчез из виду. Его долго не было. Бушман не на шутку разволновался.

— Цанка! Цанка! Где ты? — кричал он в ярости.

Наконец показался Арачаев, тяжело дыша и таща с собой какой-то сук дерева.

— Что орете? — возмутился он. — Где топорик?

— Не знаю. Где-то выпал, — виновато признался физик.

— Гм, — зло простонал Цанка, желваки побежали по его впалым скулам, — пил бы меньше.

— Не твое дело, — оскалился в ответ Бушман.

— Ты еще будешь выступать здесь, — перешел на «ты» Цанка, — втянул меня в это гиблое дело.

— Пошел ты к черту. Трус проклятый…

Бушман еще что-то хотел сказать, но вялый толчок Цанка свалил его наземь.

— Скотина! — простонал физик. — Мразь проклятая!

Тем временем Цанка взял рюкзак Бушмана, достал оттуда фляжку со спиртом и сделал большой глоток. После долго дышал в кулак.

Сидя в грязи, Андрей Моисеевич молча смотрел на эту сцену и затем умоляюще сказал:

— Дай мне тоже.

Цанка протянул полупустую фляжку. Бушман сделал маленький глоток, лицо его скривилось в страдальческой гримасе — глубокие морщины отразили историю последних лет. Он, не смотря вверх, вернул емкость обратно.

— Внизу я нашел что-то вроде пещеры. Там сделаем привал. Отдохнем… Переждем дождь, а потом видно будет, — сказал примиренчески Цанка.

Он достал свой тесак и неумело стал рубить принесенный сук, пытаясь из него сделать что-то вроде трости.

До найденного Цанком укрытия идти пришлось довольно долго. Это была не пещера, а огромная каменная глыба, похожая на голову чудовища, выползающего из скалы ущелья. В этом камне за многие годы горная река пробурила большое отверстие — и со стороны беглецам этот вид представился, как раскрытая пасть гигантского ящера.

К удивлению обоих, в их убежище было сухо, но холодно. Вечная мерзлота снизу и сверху всасывала остатки тепла. Оба дрожали от холода. Цанка снова схватил приступ кашля, раздирающего грудь, гортань и все существо.

— Выпей немного, — говорил тихим шепелявым голосом Андрей Моисеевич.

— Глотнули по капельке. Сидели на корточках.

— Надо разжечь огонь, — предложил физик.

— А списки откуда?

— У меня есть, — загадочно улыбнулся Бушман.

— Теперь от Ваших спичек только дрова остались.

— Сейчас посмотрим, — Андрей Моисеевич, дрожащими руками, полез во внутренний потайной карман и достал яйцеобразный желто-серый комок. — Я еще зимой обмотал коробок тряпкой и облил парафином от свечи… Давай нож.

После нескольких движений податливая скорлупа раскололась, и в грязных руках физика оказался сухой, как из магазина, новый коробок спичек. Как будто великий клад, медленно, затаив дыхание, раскрыли коробок и с радостью вздохнули — беленькие, в ровный ряд уложенные спички дышали сухостью и серой.

— У меня в рюкзаке есть еще одна такая коробка, — как великую тайну сообщил Андрей Моисеевич, — а остальные, видимо, давно промокли… Нам бы немного дровишек — мы бы их чуть-чуть обдали спиртиком и разожгли костер.

— А если погоня? — спросил шепотом Цанка. — Эх, дорогой мой друг! Если в такую погоду нас еще кто-то будет искать, то пусть находит. Видимо, мы им очень нужны… Но это вряд ли.

— Рядом в горе есть ложбина, поросшая кустарником… Я быстро.

Цанка скинул с себя промокший ватник, взял тесак и исчез за пеленой щедрого дождя.

Когда Арачаев вернулся с охапкой колючего кустарника, то он увидел странную картину: кругом валялись промокшие темно-желтые листки; Бушман валялся лицом вниз, обхватив лицо руками, и рыдал.

— Что случилось? — бросился к нему Цанка.

Ученый не отвечал и стал рыдать еще больше. Цанка взял один из валявшихся листков и увидел, что написанный текст весь расплылся и остались лишь какие-то пятна.

— Это конец! Это крах!

— Не волнуйтесь, Андрей Моисеевич. Успокойтесь. Будем живы, снова напишем.

— Такое только раз пишется, — со злостью закричал физик, руками отрываясь от земли и садясь на ватник Цанка. — Это всё. Это конец… Я этим только жил. Для этого я бежал… Теперь всё… Всё кончено.

Об обхватил в коленях ноги, ткнул туда голову и снова зарыдал — уже тихо, беспомощно.

Вскоре весело затрещал костер. Повеяло жизнью, надеждой. Цанка еще два раза выползал за дровами. Когда появились угли, он передвинул костер, а сам вместе с Бушманом сел на разогретое, как печь, место.

— Ой, как жжет, — впервые нарушил молчание Бушман.

Наслаждались теплом. Глаза засияли, в уголках рта появилась блаженная улыбка.

— Как мало человеку надо, — тихо себе под нос сказал Андрей Моисеевич, — и даже этого скоты не позволяют нам.

Они сидели, упершись спинами.

— О чем Вы? — спросил Цанка.

— Да так, о своем… Цанка, если останешься жить, — не живи с этими гадами, с безбожниками проклятыми, уезжай за границу. Здесь жизни никогда не будет.

— Некуда мне ехать, Андрей Моисеевич. У меня одна Родина — мой аул.

Надолго замолчали.

— О чем думаешь, Цанка? — нарушил молчание физик.

— Да так. Ни о чем… Умереть бы дома. Похоронили бы на родном кладбище, могила была бы. Родственники знали бы, где я.