Просто мы научились жить (2010-2012)

– Ты собиралась поведать мне удивительную историю, – заявила она смущенно, – по-моему, самое время это сделать.

Женя даже не пыталась скрыть разочарование. Она слезла с Лёки, улеглась рядом с ней, положив голову на её обнаженный живот, и, глядя в потолок, сказала:

– Ладно. Но сразу предупреждаю – многое из того, что ты услышишь, тебе не понравится.

Она рассказывала долго, подробно и обстоятельно. На Лёку не смотрела – по-прежнему её взгляд был устремлен в украшенный затейливыми узорами потолок. Иногда чувствовала затылком движения Лёкиного тела – когда та вздрагивала, или дергалась, или смеялась.

Потом, когда рассказ дошел до появления Марины на её пороге, Женя перевернулась на живот и теперь уже не сводила глаз с Лёкиного лица.

– Я открыла дверь и обомлела: на пороге стояла Марина. Это было первым сюрпризом из миллиона последовавших за ним. Она сказала, что хочет, чтобы я помогла ей найти тебя.

Лёкины глаза округлились. Она оглянулась, и, приподняв брови, посмотрела на Женю, словно задавая безмолвный вопрос.

– Да. Она тоже здесь. Прямо сейчас, думаю, она продолжает искать твои фотографии в базе школы Surf School.

– Не понимаю, зачем я ей?

– Я думаю, будет лучше, если она скажет тебе сама.

Жене вдруг стало неприятно и грустно. Она вспомнила Сочи, и свои сомнения, и свою боль. И она спросила, как с плеча рубанула:

– Ленка. Зачем ты мне врала?

Удивление Лёки выглядело вполне искренним. Она с недоумением посмотрела на Женю сверху вниз:

– О чем ты?

Что-то очень противное и колючее сжало горло. Она собирается продолжать врать. Ну что ж, значит, пора покончить с этим раз и навсегда.

– Я о той истории, что ты поведала мне, когда мы встретились в Таганроге. О твоем бурном клубном прошлом, о Марине и о… Саше.

Лёкины скулы дернулись и как будто заострились. Женя почувствовала, как на неё пахнуло холодом. Она только и успела подняться и сесть на колени, как Лёка уже отодвинулась и вся словно ощерилась:

– О чем ты, черт возьми?

Она была похожа сейчас на волка, оскалившего зубы и готового атаковать при первой опасности. Женя испугалась.

– Ленка… Я просто хочу знать правду, вот и всё.

– Какую правду? – Голос звучал спокойно, но слова вылетали сквозь зубы словно плевки.

– О том, что было с тобой на самом деле. Я много разговаривала с Мариной в этот месяц, и она многое мне рассказала. А кроме того… Лёк, мы были с ней в той больнице, где ты лежала. И были на кладбище. И я… Я всё знаю. Я знаю правду. И хочу понять, зачем ты мне врала?

Лёка долго молчала, и синева её глаз полыхала яростью. Женю трясло изнутри, она уже жалела, что завела этот разговор. Происходило именно то, чего она больше всего боялась.

– Марина рассказала тебе что-то, – Лёка наконец заговорила, и в каждом её слове звучал металл, – и ты решила, что это правда. Скажи, мелкая, а чем её правда лучше моей? Тем, что тебе она больше нравится?

Женя вздрогнула, как от удара. Господи, как же она жалела…

– Нет, не этим. Её правду подтвердила Янка.

– А чем Янкина правда лучше моей?

Она не спрашивала, о какой именно правде идет речь, и именно это вдруг зародило в Жене сомнения. А вдруг?

– А Саша? – Выкрикнула она. – Я была там, была в этой больнице сама лично! И там не было никакой Саши, а была только ты! В онкологии! Зачем ты выдумала её? Почему солгала? Что скрывала?

Она кидала вопрос за вопросом, в суетной надежде, что всему этому есть простое объяснение, и оно сейчас, сейчас произойдет. И с каждым словом видела, как сильнее и плотнее закрывается Лёка, уходя куда-то вглубь себя, растворяясь и пряча блеск из глаз.

Она не ответила ничего. Несколько минут сидела, раскачиваясь, а потом поднялась на ноги и ушла вглубь дома.

Женя осталась сидеть. В этот момент она ненавидела саму себя – за то, что приехала, за то, что искала, за то, что рискнула задать все эти вопросы. Она не понимала, что теперь делать – нужно было, конечно, вставать и уходить, потому что было ясно – Лёка не вернется. Она больше не хочет с ней разговаривать, не хочет её видеть.

Но ноги почему-то отказывались слушаться. Женя с удивлением обнаружила, как подступает к горлу забытая уже тошнота.

– Смотри, – Лёка появилась неожиданно, и волна облегчения накрыла Женьку с головой. Она удивленно смотрела, как Лёка садится рядом, как бережно кладет на колени альбом с фотографиями.

На первой из них Женя узнала саму себя – молодую, красивую, в драных донельзя джинсах и косухе, с немыслимой прической на голове.

– Это после майской демонстрации, помнишь? – Улыбнулась Лёка. – Мы гуляли тогда с тобой и Кристей, и она сделала несколько снимков.

На второй фотографии было уже несколько человек – Женька, сидящая на коленях у Лёки, рядом – Шурик, Светка и Кристина с Толиком.

– Это «База», какая-то дискотека. Не помню уже, какая.

Дальше было несколько фотографий с игры, в костюмах, и несколько – простых, бытовых, общажных.

Лёка листала альбом, улыбаясь, и рассказывая что-то про каждый снимок, а Женя, притихшая, сидела рядом и поверить не могла в то, что всё обошлось.

Она ахнула, увидев на следующей фотографии Ксюху на сцене, в окружении огней светомузыки. Новый образ так мало соответствовал старой знакомой Ксюхе, что Женя едва её узнала.

– А это я, – Лёка ткнула пальцем в худюшую светловолосую девушку, стоящую рядом с Ксюхой, и Женя не поверила своим глазам, – мало похожа, да? Рассвет моей женской привлекательности, прошедший под знаком кокаина.

Она листала фотографии, одну за другой, и все они были похожи – яркие огни, яркие девушки, сцена, клуб, и снова сцена, и снова девушки. А Женька, замерев сердцем, ждала, что же будет дальше. И дождалась.

Лёка. В больничном халате. Бледная как смерть, и такая же худая. Но глаза снова синие, цвет вернулся в них. А рядом с ней – на лавочке – женщина, по виду сильно старше, тоже одетая в халат и повязавшая на голову косынку. Они сидят рядышком, держась за руки, и Лёка, хоть и смотрит в объектив, но видно, что все её мысли и чувства направлены не вперед, а вбок – туда, где улыбается потрясающе красивой и доброй улыбкой эта женщина.

– Это единственный раз, когда меня приехала проведать одна из девчонок, танцевавших в шоу. И сфотографировала нас. Я отказывалась, боялась, что это может стать плохим знаком, но она захотела, и я… согласилась.

Женя слушала, и не замечала, как по её щекам одна за другой катятся слезы. Она смотрела на Лёкин профиль, на то, как трепетно она держала в руках это фото, и боялась, что сердце просто не выдержит.

– Она умерла через неделю после того, как был сделан этот снимок, – просто сказала Лёка, и от этой простоты стало вдруг еще больнее и горче, – а еще через два дня мне привезли готовую фотографию.