Просто мы научились жить (2010-2012)

– За все годы, что мы дружили, у меня бездна возможностей, так? Я не воспользовалась ни одной.

– Я думала, ты другая! А ты наркоманка, проститутка и… и…

– Ну? Продолжай!

Она спрыгнула со своего стола, подошла к Аллочке вплотную и уставилась ей в лицо таким взглядом, после которого в Таганроге обычно начинали бить.

– Давай, говори!

– И лесбиянка! – Закричала Аллочка, покрываясь пунцовыми пятнами.

– Допустим! – Крикнула в ответ Лека. – А теперь ответь мне, милая, каким боком это касается ТЕБЯ? До того, как я тебе рассказала, ты не видела ни малейшего признака ни моей наркомании, ни моей проституции, ни ориентации. И я знаю ответ, можешь не говорить ничего. Ты не можешь простить мне вовсе не все вышеперечисленное! Все гораздо проще. Ты не можешь простить мне то, что я оказалась другой. Не той, которую ты себе навоображала. Небось думала, что меня – такую хорошую девочку – бросил нехороший мальчик, и я из-за этого замкнулась? Или что злые родители выгнали меня из дома? И теперь, когда выяснилось, что все вовсе не так, тяжело признать, что твои фантазии остались всего лишь фантазиями, да?

– Ты меня предала! – Аллочка уже рыдала навзрыд, но никто не вмешивался – все смотрели на нее и Леку молча, подавшись вперед.

– Это ТЫ меня предала! – Рявкнула Лека. – Я думала, мы друзья, а оказалось, что мы друзья только на словах, и только до первых трудностей. Ты забыла все, что было между нами в реальности, и видишь теперь только то, что было со мной до тебя. И знаешь, детка… Мне не нужна твоя дружба. Я хочу чтобы рядом был человек, который будет любить меня такой, какая я есть, а не такой, какой он себе меня придумал. Тебе так хочется, чтобы я ушла? Чтобы не было живого напоминания твоей ошибки, так? Ведь светлая и добрая Аллочка не может дружить с наркоманкой и лесбиянкой – нет-нет, что вы! И наркоманка и лесбиянка должна уйти, чтобы светлая добрая Аллочка сделала вид, что ничего не было, дружбы не было, отношений не было.

Она кричала, видя, как гвоздями впивается каждое слово в Аллочкину душу, с каждым рывком что-то ломая в ней и вызывая новый приступ слез. Но ей не было ее жалко. Она мстила, и была жестока в этой мести.

– И я уйду, – уже спокойно сказала она, запечатывая этим окончательно свою речь, – но не потому, что тебе так хочется все спрятать и забыть. Я ухожу по другой причине. Все эти несколько лет я думала, что если я буду стараться, если я буду хорошей – меня полюбят, и я смогу забыть о старом, и жить как все – нормальной жизнью. А теперь я поняла, что это не сработало. Я – это просто я. Не Леночка, не бутерброд с кремовой розочкой, а просто я. Такая, какая есть. И если такая я вам не нужна – что ж, пойду искать место, где буду нужна. Не стоит ваша нормальная жизнь того, чтобы предавать себя и разукрашивать цветными красками.

Я благодарна вам за все, что было со мной здесь. Вам, Валентина Михайловна. И тебе, Аллочка. Пожалуй, это все. Не знаю, такого ли компромисса вы хотели, но другого у меня нет.

Она подождала секунду – может быть, кто-то захочет ответить? Но никто не захотел.

И уже выходя из актового зала, подумала вдруг: надо же, впервые в жизни мне действительно не хочется, чтобы меня останавливали.

На то, чтобы собрать вещи, ушло всего пятнадцать минут. И вот Лека уже стоит на пороге, одетая в джинсы и куртку, с рюкзаком за плечами и мобильном на шнурке, надетом на шею.

И все как раньше, много лет назад. И впереди снова долгий путь. Но на этот раз не погоня за мифическим счастьем, и не попытка забыться в бесконечных скитаниях. На этот раз она знала, куда отправится.

– Куда ты пойдешь? – Раздалось от двери, и Лека, рывком схватив Игоря за руку, прижала его к себе, крепко обняла и поцеловала в макушку.

– Искать себя, – ответила просто, – я всю жизнь убегала от себя, Гарик. Пришло время пойти к себе навстречу.

– Удачи, – кивнул он, и ей показалось вдруг, что он по-настоящему понял.

– Спасибо, – улыбнулась, – и прощай.

И ушла, раздвигая плечами январскую ночь.

Глава 5. Поиск.

…Что сделаешь ты, если однажды, посмотрев в зеркало, увидишь там совсем не то, что привыкла видеть каждое утро?

Поезд с шумом остановился на перроне Московского вокзала и зашипел, отфыркиваясь. Лека первая выскочила из вагона, и поправила на плече лямку рюкзака. В лицо ударил ледяной Питерский ветер, колючками впился в губы и ноздри, и затруднил дыхание.

– Привет, малыш, – улыбнулась Лека, – я скучала.

Она быстрым шагом прошла к зданию вокзала, миновала его огромный вестибюль, и, пройдя через площадь Восстания, повернула на Невский.

Идти ей было некуда, и она не понимала до конца, куда идет. Ноги сами выбрали направление – к Аничковому мосту, к Фонтанке, к Неве. Скрипели теплые ботинки, терлись друг о друга бедра, обтянутые джинсами, и давили на плечи лямки тяжелого рюкзака. Лека поплотнее натянула на уши оранжевую вязаную шапку и крепче замотала шарф.

Питер тревожил, дергал за нервы, заставлял утопать в воспоминаниях, но почему-то эти воспоминания были вовсе не о нем, а совсем о другом, далеком и потерянном городе, городе детства и городе любви.

Дойдя до Фонтанки, Лека равнодушным взглядом окинула дворец Белосельских-Белозерских, кивнула коням Клодта, и, окончательно замерзшая, шагнула в первую попавшуюся кафешку, окнами выходящую на реку.

– Что будете заказывать? – Симпатичная официантка в малиновом фартуке подскочила сразу, кинула на стол меню и приготовилась записывать.

– Кофе и булку, – даже не прикасаясь к затейливо переплетенной папке сказала Лека, – кофе крепкий, а булку вкусную.

Изобразив свое «фи» клиентам, которые заказывают так мало и так незатейливо, официантка удалилась, а Лека, стянув с головы шапку, уставилась в окно. На другой стороне реки в изморози и тумане виднелись старые Питерские дома. И она вдруг вспомнила, что где-то здесь, неподалеку, много лет назад жила ее Женька.

Маленькая и родная, сложная и простая одновременно. Сумевшая принять Леку во всем ее несовершенстве, защищающая ее ото всех и вся, и хранящая верность их дружбе.

Как же это было тогда? Они помирились, и отношения наладились вроде, и стало проще и легче дышать, и снова можно было видеться. А потом пришла осень, вернулись в общагу друзья, и началась война, но уже другая, война, в которой против Леки ополчился целый свет.

Кажется, первым тогда вернулся Виталик. Или Кристина? Но, как бы там ни было, ни один из них не обрадовался возвращению их дружбы.

Виталик выражал свое недовольство молча. Он демонстративно не замечал Леку, не здоровался с ней и не отвечал на вопросы. Кристина же, верная своим принципам, сохраняла нейтралитет, но периодически отпускала такие шпильки, от которых волосы вставали дыбом.

Но это было ерундой, и Леке было почти плевать на их мнение, если бы не странное чувство в груди, которое то и дело возникало при виде Виталика и Женьки вместе. Она ревновала, и отказывалась признать в себе эту ревность.

А где-то рядом, очень близко, ревновал еще кое-кто. Для остальных это было незаметно, но Лека видела, как сходит с ума Ксюха, как сжимаются порой до крови ее пальцы и на глазах выступают соленые слезы.

Однажды они сидели все вместе в Женькиной комнате, пили чай, и болтали. Лека как всегда забилась в угол, и смотрела оттуда злыми глазами как Виталик сажает Женьку к себе на колени, а та кормит его с рук печеньем.