Просветленный хаос (тетраптих)
Шрифт:
«Ну, как жизнь молодая», – сказал я уныло.
«Да никак».
«Неплохо выглядишь».
«Да уж куда лучше».
«Ничего, мы ещё поживём».
«Поживём, да… – проговорил он. – Больницу-то закрывают».
Как это так закрывают – я был слегка ошарашен. Кто это ему сказал?
«Говорят, народу нет».
Куда ж народ-то девался, спросил я, хотя прекрасно понимал, в чём дело. К этому шло. Пациентов и в моё время становилось всё меньше, теперь в иных деревнях осталось две-три старухи, дома заколочены, а то и вовсе торчат одни закопченные печные трубы; избы разобраны и свезены в город. И всё же новость была неожиданной, я всё надеялся, что
«Самые, можно сказать, исконные места. Скоро вовсе никого не останется», – сказал Степан Иванович.
«Что же будет с больницей?»
«А ничего. Сгниёт и повалится. И всё так. Строили, строили…»
Махнул рукой:
«Нечего тут больше делать. Земли много – продадим нахер американцам али китайцам. Хоть польза какая будет», – заключил он.
Я кашлянул.
«У меня к тебе просьба, Степан Иваныч…»
Должен сказать, что я всегда относился с недоверием к так называемой народной медицине. Всё что было в ней ценного давно уже использовано, выделены действующие начала, противопоставлять лечение «травами» научной фармакологии глупо. Но сейчас мне пришлось вспомнить о Старухе. Не зря я пишу это слово с большой буквы. Забыл, как её звали, а может, и не знал. Некогда она вручила мне склянку с бурой жидкостью. Так сказать, последний дар моей Изоры.
Три капли, сказала она, не больше; пять капель выпьешь, увидишь небо в рогожку, а десять – помрёшь. Кажется, я догадывался, что это такое; во всяком случае, убедился, что лучшего снотворного для меня не найдётся. Больше того – лучшего средства восстановить душевное равновесие. Бабусе и тогда было много лет; почему-то я был уверен, что она жива. Я написал несколько слов, сложил записку вчетверо.
«Пошлёшь внука, – сказал я Степану Ивановичу. – Да смотри, чтобы сам он не притрагивался».
Я решил как следует выспаться и не стал дожидаться ночи, на исходе седьмого часа накапал в кружку с водой. Семь – священное число, да и карта, которую я вытянул наугад из колоды, оказалась семёркой. Сперва заснул крепко, но потом стало сниться. Будто бы, наскучив валяться, я решил пройтись. Ночь ясная, звёздная, поднимая голову от подушки, я вижу над тёмным лесом слегка наклонённый Ковш, но никакой подушки, разумеется, нет, я шагаю, ёжась от ночной прохлады, мимо отделений моей больницы, где я как будто всё ещё работаю. Выхожу на дорогу, сворачиваю в сторону, углубляюсь в чащу. И с удивлением замечаю вдали мерцающий огонёк.
Сон повторился раз и два. Это начало меня раздражать, я хотел ещё выпить капелек, присланных Старухой, но как назло успел выкинуть склянку. Всё же было любопытно узнать, в чём дело, кто там разжёг костёр. Не хватает только лесного пожара. Эта мысль заставила меня вскочить с постели, я оделся и вышел. Всё то же самое: корпуса больницы, звёзды Большой Медведицы и смутно белеющий над головой Млечный Путь. В чаще леса огонь.
Я давно потерял тропинку, исцарапался, продираясь через подлесок, временами приходилось идти в обход, огонёк оставался единственным ориентиром, то приближался, то еле светился вдали. Надо бы вернуться, но я потерял дорогу назад, небо заволоклось; если пойдёт дождь, огонь погаснет, я окажусь посреди тёмного леса. Выбрался, наконец, на поляну. Костёр догорал, и никого вокруг. Я осторожно постучал в окошко – это был дом лесника. Взошёл на крыльцо. Щёлкнула задвижка, в тёмных сенях на полу косо лежала полоска света, я потянул к себе приоткрытую дверь. Опрятная, уютная деревенская горница, на столе трёхсвечник, на полу чистые половики, в красном
углу темно поблескивающие иконы. И здесь тоже никого. Путник тяжело опустился на скамью.В изодранной одежде, без шапки – потерял в лесу, – с повисшей головой, гость готов был поверить, что грезит; услыхав шорох, встрепенулся: к столу, мягко ступая в толстых носках, с двумя тарелками в руках приближалась Катерина. Узкие гранёные рюмкм, искрящийся графин с жёлтой, настоянной на лимоне водкой, сало тонкими ломтиками, студень с похожей на изморозь корочкой жира, ровно и важно горящие свечи в серебряном подсвечнике.
«Мне нельзя», – сказал я.
Она вопросительно взглянула на меня, держа графин над моей рюмкой.
«Я выпил эти чёртовы капли. Старуха сказала, ничего спиртного…»
Катя покачала головой, пожала плечами. Мы сидели под углом друг к другу. Я видел её широкое лицо, спокойные серые глаза, тёмно-ореховые волосы, пухлую шею, большую грудь.
Она пробормотала:
«Ничего, не повредит. Ну… со свиданьицем, что ли…»
После первой рюмки мне стало тепло, я смотрел на мою подругу и не мог наглядеться.
Она снова наполнила мою рюмку.
«А ты?» – спросил я.
«Мне хватит. Да и тебе больше не надо».
«Да ладно, – я махнул рукой, – семь бед, один ответ!»
Она строго взглянула на меня. «Будешь много пить – не сможешь».
«Что не смогу?»
«Сам знаешь».
«Катя, – сказал я, смеясь. – Ведь я старик».
«Ну и что?».
Я вспомнил про костёр в лесу.
«Это я разожгла. Чтобы ты не заблудился».
«Да, – проговорил я, обвёл слезящимися глазами посуду, лепестки огня, – я ведь и вправду чуть не заблудился…». И мы оба умолкли, мне казалось, она задумалась о чём-то.
Я сказал ей, что она удивительно похожа на мою жену. А кто же я, по-твоему, был ответ, я и есть твоя жена. Так-то оно так, пролепетал я, вот и две трефовых дамы тоже… или они у вас называются крести? Это всё капли, объяснил я и вдруг вспомнил: а как же криминальный аборт?
«Я не хотела тебе говорить. И просить тебя не хотела, ведь аборты запрещены. Решила самой выпутываться».
Я чуть не крикнул: да ведь это я, я тебя вытащил! Тебя полумёртвую привезли. Мне было тёмно, я велел подогнать к окнам машину. Разве я спорю, сказала она.
«Говорю тебе, решила сама. Я тебя знаю. С твоей вечной ревностью Ты ведь стал бы меня мучить. Дескать, не от тебя забеременела».
«Конечно, не от меня. От одного из этих мужиков водопроводных».
Мне снова хотелось возразить – и вообще: как всё это согласовать?.. Не отвечая, не споря со мной, знакомым движением сложив руки под грудью, она спокойно смотрела на меня с таким видом, точно всё это уже не имеет значения. Кто старое помянет… Завязав волосы узлом, в одной рубашке, она налила из кувшина горячую воду в корыто, разбавила холодной из другого кувшина. Помогла мне раздеться.
«Ишь, весь в смоле перепачкался… Завтра протопим баньку, а сейчас обмоемся, не лезть же таким в постель…»
Я хотел ей сказать, что вот так же, в корыте на двух табуретках меня купали в детстве. Ну, ну, бормотала она, держа наготове намыленную мочалку в голой руке, кого стесняешься. Расставь ноги пошире…
Высокая белая кровать с откинутым одеялом ждала.
Книга вторая
Из вещества того же
De solo Amore
(Только о любви)
Романтический рассказ