Проводник электричества

Чертова дюжина немногословных крепких мужиков встает из-за столов и с подоконников, привычным телодвижением лязгает затворами, вставляет в рукоять обойму, кладет в карманы пары запасных, патрон в стволе… приносят и бросают на столы, как скатки матрацев на нижние полки, короткие «броники»; воображаемая спичка еще не укусила пальцы, и все уже нагружены, разгружены, застегнуты.

2-я Бухвостова. Дом десять, четвертый подъезд. Квартира сто четыре. Стальная дверь, помимо двух врезных замков, еще амбарные запоры. Зашторенные окна. Лаборатория на кухне. Работа с раствором. С экстрактом опия, который парят в герметичной емкости и, пропуская через змеевик наружу, получают героин. Большая комната. Весы аптекарские. Работа с сыпучими грузами. Фасуют двое. Вдруг трель звонка морозом продирает до костей. «Глянь, кто там, только осторожно». Один — хозяин, весь в татуировках, с руками в кельтской вязи, с чешуйчатым китайским драконом на плече — крадется беззвучно, сноровисто к двери. Приник к глазку — качается бессмысленная ряха белобрысого ублюдка, почти впритык к двери, закрыла весь обзор. Черты размазались, на морде — пьяное блаженство, гримаса долгожданного освобождения от тяжести в паху и жжения в канале. «Дракон», взъярившись, дергает засов, хрустит замком, толкает дверь:

— Ты че, алкаш? Где больше поссать не нашел?

Ствол упирается в висок:

— Замри в анабиозе!

Острый удар по темени заставил обвалиться на колени и рухнуть вниз лицом, через распростертое тело внутрь хлынули туши, ботинки и бритые головы.

— Лежать всем! Мордой вниз! Лежать, сказал, тварь! — гвоздить, и опрокидывать, и каждое мгновение ждать дуплета из дробовика, удара в бок ножом из-за очередного поворота захламленного коленчатого, сука, коридора.

Электрозаводская улица. Плешивый парень, плотный, крепко сбитый, кровь с молоком, в модном «принтованном» рванье, сидит на капоте вишневого седана «Шевроле», мигает во тьме сигаретным зрачком, в лице — расслабленность и безучастность, проворные рысьи глаза работают снайперски точно; два топтуна фланируют по длинному периметру двора и держат в поле зрения дороги, гаражи, подъездные двери, готовы дать маяк экранчиком мобильного; вон подъезжает Сыч, его «восьмерка» цвета баклажан, все чисто, молодняк на лавочках гогочет и посасывает пиво; Сыч подползает и равняется; плешивый, просканировав пространство, привычно-хищно сделав дюжину мгновенных фотографий, бросает плотный сверточек на заднее сиденье. Все, отъезжай, исчез… Вдруг ломовым налетом откуда-то из тьмы, из пустоты врывается во двор огромное, слепящее — взбесившиеся тонны ревущего мотора, железа, радиаторной решетки… подбит, закручен налетевшим шквалом прошедшего в каком-то полуметре поезда; поднялся на колени, пустой, с отнявшимся рассудком… шквал сдал назад, водила поравнялся, тряхнул ручищей коротко — железное кольцо схватило правое запястье, второй браслет защелкнулся на ручке водительской двери. Наручник врезался, суставы затрещали, плешивого Фому поволокло коленями и локтем по асфальту.

— Пусти! Пу-у-усти! У-у-у-у, су-ука-а-а! Рука, ру-ка-а-а!.. Пусти, прошу, пусти-и-и… останови-и-ись!.. — ревел Фома от режущей и рвущей боли, в кровь обдираемый, соломеннонабитый, подхваченный избыточной тягой почти что трехсотсильного мотора.

— Твой сбытчик, рангом выше, — сквозь ровный гул движка влепил ему морозный голос свыше, неотделимый от трех сотен лошадиных сил, от впившейся в запястье острой стали, от страшной безразличной силы, вылущивавшей руку у Фомы в плече. — Сбытчика мне, сбытчика. Или порву, тварь, надвое.

— Скажу, я все скажу, пу-у-сти-и-и-и!..

Михо припал к глазку, оглядывая в выпуклую линзу лестничную клетку и — высоко и глубоко — пролеты: чисто. С плотно набитой нейлоновой сумчонкой скользнул наружу, тихо притворил входную дверь. На всякий случай выглянул в окно — Прокладка с замедлением материализовался на своем посту, переминаясь судорожно, мерзня. Михо спустился, нажал на кнопку домофона и двинулся сосредоточенно, сторожко через двор — всего-то надо было пройти полсотни метров до автобусной, встать под стеклянным козырьком и бросить на скамейку сумку, дождаться маршрутки, с пустыми руками вскочить — Арчил заберет как ни в чем не бывало бодяжить и разбрасывать товар… район стал стремный, надо бы сменить… дойти и кинуть сумку, все… у Мурадели дрогнула спина, и не умом — нутром мгновенно понял: взяли.

— …Ну что, мы выдвинулись в адрес. Там сложно, выставляться негде. Первый этаж, решетки на всех окнах, дверь подготовленная, ясен пень. Хуячим с Игорьком по петлям в две кувалды, а там — внутри топот, вода, как при потопе, льется, все хлюпает, гремит, шум, гам, цыганский табор мечется, уходит, сука, в небо. Дверь вынесли, вошли, и тут нам открывается картина: они там все стараются, говно свое смывают — от вот таких щеглов до дедушки… говна у них там оказалось столько, что унитаз забился, не смывается. Так они что — его обратно стали из унитаза выгребать и в ванную. Их бабы коршунами бьются, гораздо легче с мужиками — этих как? Ну а шмонать всех начали — они себе пакетики попрятали в трусы, все то говно, что не успели смыть. Плюются, проклинают — чтоб, как собака, сдох, чтобы по жизни не стоял, прикинь.

— Смотри, Якут, цыганка проклянет — сработает. Ты как — еще не проверял?.. Так, все, кончай базары — персонаж. Работаем!..

Дверь отодвинулась беззвучно-моментально, и будто прорвало мешок с горохом: посыпались, зашаркали, метнулись со всех ног… в молчании… атукнутые псы… по лужам, сквозь бодливые кусты… напрыгнули, вклещились обеими руками в кулаки, не позволяя сбросить, пикнуть… срубили, повалили, уперли лицами в асфальт и на запястьях звякнули браслетами.

Бес часто менял лежки и — раз в неделю — точки сбыта в каждом из четырех районов. Сегодняшней ночью — на двух джипах, с тремя вооруженными сородичами — встал у бензозаправки на Открытом шоссе. Такое место — не обложишь, одно движение в его сторону — ударит по газам и усвистает, на полном ходу расстреляв все рожки и обойму. За час он перегрузит по одной две «упаковки пива» из багажника в багажник. Давно прошли те времена, когда он сам банчил на улицах и «сеял» под фонарными столбами чеки в сигаретных пачках — теперь эту работу по району делали другие, «шестерки» многочисленные Берса и Билана — вроде братьев Евлоевых, Шила, Артурчика… нет им числа.

За шесть часов до операции мобильник Беса тилибомкал оповещениями о пополнении банковского счета: из банкоматов вынимались свежие хрустящие купюры 50-процентной предоплаты, и он, Бес, начинал работу на колесах, готовый каждую минуту изменить условия и место; сородичи пасли назначенную точку, нашептывая Сулиману в ухо обо всех движениях на участке. Гаишные посты, патрульно-постовая служба, включая начальников МОБ и командиров пэпээсных рот майоров Слюсаря, Сквалыгина и Мельниченко, были прикормлены за сутки сообщать о всех оперативно-розыскных мероприятиях, так что за два последних года ни одной проблемы не возникло — все донные ловушки, все засады Бес обходил и перемахивал так запросто, что, кажется, уже и сомневаться начал в своей обыкновенной земляной природе.

Пустая трасса, никого. На автозаправке — длиннющая белая фура Черкизовского мясокомбината, пустая, насквозь видная «Газель» маршрутного такси, спортивный «Мерседес» какого-то мальчонки — богатый русский папа подарил… ничего подозрительного. Тяжелый черный джип «Инфинити»… такой бы самому взять покататься… сто штук, три сотни под капотом… прополз по противоположной стороне к заправке.

Земляк подкатил минута в минуту; не вылезая из машины, Бес кивнул Аслану перекинуть груз… а это что еще такое?.. Из джипа выскочил мужик, тяжелый, плотно сбитый, коренастый, и побежал через дорогу к ним, так, как бегут спросить насос или домкрат… да мало ли чего?.. куда ты прешь, ишак? Но русский был один, обыкновенный коротко стриженный крепыш, каких на каждом рынке тьма. Руки держал в карманах рыжей кожаной куртенки.

— Что потерял, родной? — спросил Бес радушно с водительского.

— Пару-тройку кило чистяка, Сулейман, — ответил тот с окаменелой усмешкой, вдруг оказавшись страшным, как последний царь земли. Вплотную подступил, в упор вынимая из Беса всю волю, все, кроме жестокого ужаса твари, придавленной коленом у костра… — рука у Беса дернулась к стволу, Муса-племянник лязгнул за спиной затвором «калаша», — тяжелый, коренастый глазами показал со скучной неумолимостью: не дергайся, не надо. И сразу за спиной у Беса чпокнуло и, расколовшись, разлетевшись, вспыхнуло в салоне малиновое солнце; карманы кожанки у коренастого взорвались — свинец затюкал в левый борт, дырявя джип; стекло задней двери, заиндевев, ослепнув, провалилось, племянник-автоматчик пал на сиденье с пробитой головой, джип скособочился, припав на продырявленные шины, и только после вынул руки тяжелый со стволами из карманов, повел «макаровым»: ты, на заклание, выходи.

Бес не своей силой вывалился из машины и сразу пал перед стрелявшим на лицо, бессмысленно прикрыв мучительно непрочный, картонным ставший будто бы затылок налитыми рабской дрожью руками.

4

Подняли, потащили волоком в молчании, тянули недолго, взвалили, впихнули в железное, пропахшее бензином нутро микроавтобуса, уткнули мордой в вонючую ребристую резину, ногами придавили в спину и погнали. Неважно, как их выпасли, кто сдал, и будущее тоже неинтересным было в силу своей неумолимой однозначности, там, в будущем — мертвая стынь душегубки, железный снег колючей проволоки, застящей простор… Микроавтобус встряхивало здорово на поворотах и ухабах, безвольные тела их дергались и перекатывались коротко, друг в дружку утыкаясь; Амоев видел близко безнадежный, налитый кровью карий глаз Михо — горячее дрожащее нутро, незнание, отпустят ли еще пожить.

Машина резко тормознула, дверь лязгнула, раздался белый свет, по одному их стали выволакивать наружу; тяжелая лапа легла на затылок, давя, давая видеть только бесстрастно-бело освещенные асфальт и кафель под нетвердыми ногами; решетка лязгнула, другая, втолкнули в подвальное, голое — бетонный пол, коричневой краской покрашенные стены, подслеповатое оконце с толстой решеткой.

Построили в ряд у стены — десятка два избитых, отупевших от страха и побоев. Встали напротив — пятеро плечистых, стволы под мышками. Вошел стрелявший и таскавший волоком — литой, широкогрудый. Уселся тяжело за стол, поднял глаза, которые не отдыхали, не мигали, не уставали со спокойной яростью уничтожающе давить: