Пурпур и бриллиант

Оба стрельчатых окна в комнате были закрыты белыми деревянными ставнями. Свет, пробивавшийся сквозь створки, не давал никакого представления о времени дня. Каролина спустила ноги с кровати. На комоде лежали ее отделанные эмалью часы, которые давно уже остановились. Она открыла дверцы комода. Там в полном порядке лежали ее вещи: шаровары, рубахи, болеро, накидки из муслина. В нижнем ящике были туфли, заботливо переложенные газетами. Французские слова, французские газеты – только это видела она.

Как только что в постели, здесь, у комода, ее снова охватила тоска по родине. Почти год уже она не была дома. Теперь август. Она увидела перед собой поля вокруг Розамбу: волнующееся море созревшей пшеницы, ветер, гуляющий над ним, блеск отточенных кос в руках у жнецов, на глазах растущие высокие стога... Целые стаи птиц опускались на поля, чтобы поживиться рассыпанными зернами, и в панике разлетались, испугавшись бешеного лая охотничьих собак. Зеленые плащи загонщиков, цветные костюмы охотников, осенние леса, вспыхивающие огнем яркой листвы под лучами золотого солнца, – все это видела она перед собой.

Каролина поспешила к окну, нетерпеливо распахнула его, раздвинула ставни. Сквозь решетки окна было видно море. Из расщелины скалы с шумом выпорхнула птица и, распластав крылья, взмыла в голубую даль небес. Каролина смотрела ей вслед, пока та не исчезла. Как бы ей хотелось быть птицей, взмахнуть крыльями и улететь домой, в Розамбу, туда, где ее родина!

С мола послышались голоса. Несколько человек окружили мужчину, в котором Каролина узнала того моряка, с кем разговаривал Стерн по приезде. Левый рукав его куртки был разрезан, открывая туго замотанную от плеча до локтя руку. Перевязью служил зеленовато-золотистый платок. Остальные были одеты в живописные костюмы, доставшиеся этим морским разбойникам по случаю.

Каролина различала каждую деталь этой картины, однако мысли ее были далеко: она была дома и не ощущала никакой потребности расстаться со сладкими видениями. Ей становилось жарко при мысли, что уже скоро паруса зашумят над ее головой, что уже следующий отлив унесет ее из Алжира в открытое море и дальше, к родным берегам.

Она принялась поспешно одеваться, то гневаясь, то смеясь над тем, как непослушны стали ее пальцы и как тяжело даются им ставшие непривычными кнопочки, пуговицы и крючки. Потом пару раз провела гребнем по распущенным волосам. И уже на бегу бросила взгляд в зеркало.

«Рассмотрю себя как следует, когда буду на борту корабля», – подумала она, покидая комнату и проходя по темному коридору.

Остановилась она только на лестнице, огляделась, пытаясь сориентироваться.

Одна из множества дверей, выходивших в коридор, была приоткрыта. Оттуда доносились тихие голоса. Каролина заглянула в комнату. На покрытой белым покрывалом железной кровати лежал мужчина. Верхняя часть его туловища была замотана толстым слоем бинтов. Рядом с кроватью стояли Мирто и молодой египтянин. Жена доктора улыбнулась Каролине. Потом взяла со стола поднос и вышла из комнаты вместе с ней.

– Крепко же вы спали! – вместо приветствия сказала Мирто. – Вас, наверное, голод разбудил. Пойдемте со мной в кухню.

Каролина покачала головой:

– Я ищу Стерна. Я должна поговорить с ним.

– Все это время я не видела его. Наверняка он сидит у мужа. – Мирто указала на одну из дверей. – Скажите им обоим, что еда будет готова через полчаса.

Каролина остановилась у двери кабинета. Хозяин дома, сидящий к ней спиной, словно почувствовал ее присутствие и обернулся.

– Я Петрос Гоунандрос, – представился он.

Каролина протянула ему руку:

– Мне кажется, я давно знакома с вами. Рамон так много рассказывал о вас. Я очень благодарна за ваше гостеприимство.

Грек задержал ее руку в своей широкой ладони, захваченный врасплох ее неожиданной сердечностью, а еще больше – сияющей красотой. Он представлял себе эту женщину совсем иначе. Петрос провел руками по глазам. Это неосознанное движение он делал всякий раз, когда считал, что поспешил с диагнозом. Бывает такая красота, которая исключает возможность объективного приговора. Он часто сетовал, встречаясь с трудным больным, что его возможности не беспредельны. Так и теперь он сердился, что не обладает божественной проницательностью, чтобы читать в душе этой женщины.

– Здесь слишком неуютно, – сказал он и пригласил Каролину в соседнюю комнату, полутемную, освещенную единственной свечой, отчего она казалась пещерой алхимика.

– Садитесь! – он указал на угловую скамью рядом с жаровней.

Стоя за дверью кабинета, он крикнул своим ассистентам: – Простерилизуйте инструменты! Разорвите марлю на бинты, в четыре ширины! Когда все начнется, на это уже не будет времени...

Гоунандрос прикрыл дверь, ругая себя за неосторожные слова, что вырвались у него. Он злился на то, что Стерн вынуждает его лгать.

– Я ищу Стерна, – сказала Каролина. – Ваша жена думала, что он у вас.

Гоунандрос наполнил стакан и сел напротив нее.

– Рамон поехал в город к Гафуддину, насчет векселя. Он думал, вы будете долго спать. Я не раз видел мужчин, которые умудрялись проспать тридцать шесть часов подряд, воротившись из Сахары. Мужчины, которые должны быть куда более приспособлены к трудностям и лишениям, чем такие женщины, как вы. – Он сердито замолчал, чувствуя, как восхищение этой француженкой вновь овладевает им.

– О, я тоже непременно просплю тридцать шесть часов, – ответила Каролина, – когда вернусь домой, в Розамбу. – Ей доставляло удовольствие даже произносить вслух имя родного дома.

Словно тем самым она сокращала расстояние между ними.

– Я видела моряков во дворе, – она внимательно смотрела на Гоунандроса. – Не знаете, можно ли их нанять?

Петрос отодвинул в сторону свечу, стоящую на столе, но в полутьме блеск устремленных на него необыкновенно синих глаз стал еще заметней.

– Вам нужен корабль?

– Самый быстрый из всех имеющихся и с самым лучшим капитаном.

– И куда же вы направитесь?

– Во Францию, в Марсель.

– В порту Алжира не счесть кораблей, – холодно сказал Гоунандрос. – Однако найти подходящую команду вам будет непросто. В последнее время море неспокойно.

Каролина пристально разглядывала врача, заинтересованная этой откровенной манерой выражаться, которая, не будучи вызывающей, лишала людей покоя. Он не лгал ей. Однако и не говорил всей правды. Что же он скрывает?