Пушка 'Братство'

Когда радуешься солнцу, вставшему отнюдь не с левой ноги, сама прозрачность воздуха побуждает тебя взвесить, как много ты терял до сих пор, оттого что не купался с головы до ног в этом утреннем блаженстве, a подставлял ветру и солнцу только лоб, губы, уши, глаза и кожу, не слишком-то чистую. И невольно приходишь в ярость, которая побуждает тебя нагнать упущенное прекрасное время. Я впервые догадался об этой клятве утренней зари, впрочем, полагаю, что ee можно подстеречь только в Париже.

B тупике прямо посреди нашего свинюшника щебечет что-то юное существо, невысокое, стройно-девическое. Марта. B соломенной шляпке, щедро украшенной бантами, в лиловом корсаже с остроконечным вырезом, в широкой юбке, которая худит ee и прибавляет ей роста, с зонтиком под мышкой, наша неподражаемая смуглянка раздает огрызки мяса шелудивым псам, обитателям тупика, включая Клерона и Филис, не забывает она и котов.

– - Здравствуй, Флоран! A я тебя жду.

Недоставало только чтобы Марта меня спросила, как ни в чем не бывало, хорошо ли я провел ночь. Чертова девчонка, я ведь не видел ee целых двое суток! Она осматривает меня с головы до ног: все, что на мне было надето по случаю воскресенья, вызывало y нее еле заметную гримаску.

– - Hy, идешь?

– - Куда?

– - Там увидишь.

– - Знаешь что, Марта, хватит с меня твоих штучек, всех этих тайн и капризов. Либо ты мне скажешь, что мы будем делать, куда, куда...

– - Раскудакался.

B воротах, что-то насвистывая, появился Шииьон в новом костюме, при бархатном галстуке, с нафабренными усами. Не ссориться же нам в это утро, не стоит за6ывать, что обещал нам этот сентябрьский рассвет.

– - Ладно... Уж раз ты злишься, я сейчас скажу, куда я тебя веду.

– - Я злюсь? Я?

– - Поведу тебя в гости к моему единственному другу, единственному моему родственнику.

Голос ee дрогнул. Слабость, умиленная нежность?

Женщины мыли входные двери, мужчины в рубашках мурлыкали, бреясь перед зеркальцем. Из приоткрытых окон вырывался праздничный гул голосов, яблочный запах шкафа с чистым бельем и неистребимое благоухание жареного лука...

B my nopy naрижане еще не cмремились неомличимо походимь друг на друга. Каменомесы, с ног do головы в белом, носили красный шерсмяной пояс. Землекопы щеголяли в широченных шманах, в бархамных жилемах, обшимых золомым позуменмом. Рабочий умел хранить свое досмоинсмво, он не зкелал, чмобы даже в праздник его принимали за буржуа. B то воскресенье пролемариu надели свежевысмиранные шманы и блузы, y кого на голове была самая лучшая его каскемка, y кого фемровая широкополая праздничная шляпа. Hu за какие блага мирa они не вырядилисъ бы в редингом и цилиндр, ибо им дорого было появимься всей семьей в воскресной молчее y засмавы и услышамь себе вслед: tСмомри, смомри, машинисм идем!" или "A вом это пломник!"

Улица была своего рода зрелищем, в тогдашнем Париже на улице можно было жить.

Рабочий-кровельщик в хорошо выутюженных штанах, в маленькой синей холщовой каскетке о чем-то весело болтал перед витриной колбасной лавки со стройной рыженькой девицей, a та стояла простоволосая, прижав к боку локтем каравай хлеба, ивруке держала кровяную колбасу, еще теплую, завернутую в толстую серую бумагу.

На перекрестке я замедлил шаг, чтобы осмотреться и решить, в каком направлении идти. Марта, помахивая зонтиком, медленно, упругим шагом --шествовала по каменным плитам и, восхищаясь всем, как непритязательный горожанин, впервые очутившийся на деревенских просторax, ловко лавировала среди кучек прохожих.

Так через Тампль и Шато-д'O мы добрались до Бульваров. У заставы Сен-Мартен Марта взяла меня за руку уже привычным жестом и потащила на самую середину мостовой. Там, остановивпшсь среди бешено мчавшихся фиакров, военных повозок, ломовиков и ландо, Марта уперла руки в боки и попросила с подозрительной ласковостью:

– - Посади меня себе на плечо...

Мешкать в центре этого потока было слишком опасно, и мне оставалось только повиноваться. С высоты моего плеча Марта, приложив к глазам руку щитком, долго смотрела в сгорону церкви Мадлен и удовлетворенно вздыхала, a потом скомандовала:

– - A теперь поворачивай, пахарь!

Я шел, куда требовала Марта, в тайной надежде наконец-то побольше узнать о своей подружке, увидеть ee настоящее жилье, где она проводит долгие ночи без меня. B наш тупик она только наведывается, a вот fде же она ютится на самом-то деле?

На площади Согласия люди прохаживалйсь перед статуей города Страсбурга, украшенной знаменами и цветами. У подножия катафалка лежала книга, где каждый желающий мог поставить подпись, дабы выразить осажденному Страсбургу cfiою признательность патриота. Марта полистала книгу с понимающей миной, потом поставила вместо подписи крестик.

Полдень все еще свято выполнял посулы утра. Марта затащила меня в какой-то ресторанчик и уселась за чисто накрытым столиком. Прежде чем занять место, я с минуту топтался, охваченный сомнениями. Потом шепнул:

– - A деньги-то y тебя есть, a?

Марта фыркнула. Ясно, ресторанчик ничем не напоминал кафе Бребан, но зато был рангом куда выше, чем обычные обжорки...

Моя подружка заказала тушеную говядину с овощами, телячье рагу под белым соусом, горошек с салом, сьip, виноград и бутылку легкого сюренского вина. Ела она не торопясь, клала в рот маленькие кусочки и долго их

смаковала. Прежде чем запить еду вином, выжидала положенное время и, прихлебнув из стакана, тоже не сразу бралась за вилку.

Горошек с салом она старательно доела до последней горошинки, ко всему глухая и немая. Потом посмотрела мне прямо в глаза мрачным взором. A в паузе между сыром и виноградом сказала медленно, но с той же энергией, с какой пережевывала пищу:

– - Я никогда не знала своего отца. Или, вернее, могла выбирать себе любого, понятно?

Я кивнул.

Она отщипнула и отправила в рот несколько виноградин, отхлебнула полстакана вина.

– - Когда я родилась, мать целых три дня с горя ревела. A когда я чудом выжила, она орала, что, мол, не заслужила такого наказания. Оправившись от этого тяжкого удара, она только об одном и думала: как бы меня больше не видеть. Зато едва я дрстигла возраста, когда уже смогла зарабатывать, мать взяла меня к себе.

Марта ухмыльнулась и доела виноград все так же медленно. Потом допила вино:

– - Моя почтенная матушка заставляла меня делать все, что только можно, для заработка. Все. Понимаешь? Я снова кивнул.

– - Ничего ты не понимаешь.

Марта прикрыла глаза и, почти не разжимая губ, произнесла:

– - A теперь иди себе. Жди меня y статуи Страсбурга. Я начал было протестовать, но она даже зубами скрипнула:

– - Иди, тебе говорят, дуралей!

Когда наконец y статуи Страсбурга появилась Марта, она вся раскраснелась от бега.

– - Дорого пришлось заплатить?

Она с жалостью поглядела на меня, и я ясно прочел в ee глазах, что лучше мне было бы до конца своих дней сидеть y себя в Рони.