Пусти козла в огород

Четыре времени псами стали на страже. Четыреста лунных дней ждал их Мастер. Рыдала Земля Любви обреченно.

Четыре времени — стражи души Атуэя.

Четыре времени!

Прошлое время — память.

Сколько времени нужно, чтоб помнить? О сколько времени!

Время насущное — то, что творит сегодня.

Сколько времени нужно, чтоб задержать мгновенье? О, сколько времени!

Время грядущее — время надежд, ожиданий.

Сколько времени нужно, чтобы дождаться? О, сколько времени!

Время Вечной Любви молчаливо.

Время Вечной Любви вневременно.

Прекрасным днем полнолунья, в праздник Белой Змеи, роздал душу свою Мастер. Роздал, утратив любовь. Утратив надежду. Три времени взяли по трети души Атуэя.

Обнялись времена, воспряли. Убежали считать мгновенья. Вечность прянула Мастеру в душу.

Сколько лун отсчитало время? О, сколько лун!

Устало прошедшее время. Песок гранитный улегся у ног перетертых утесов. Сменяло оно на Вечность треть души Атуэя. Взамен забрало Вечность у Времени Вечной Любви.

Устало насущное время. Тонкой уздой заботы удержишь ли миг скользящий? Сменяло души частицу. Взамен получило Вечность у Времени Вечной Любви.

Устало грядущее время. Трудно жить ожиданьем. Досталась ему Вечность в обмен на души частицу.

Время Вечной Любви смеялось, утратив ненужную Вечность.

Время Вечной Любви сказало:

— Я теперь — Время Любви! Я владыка всех душ, так что же, вот еще одной разжилось я. Все пребудут ко мне. Но зачем мне та душа, что любить разучилась? Я отдам ее юной рабыне. Той, что считают бездушной.

Тщетно молил Мастер отпустить на свободу душу.

У времени нет состраданья!

Сколько лун ожидала свободу та, что свежей росы нежнее.

О, сколько лун!

По следам памяти предков добрел Атуэй до цели. До Дворца Вечной Печали. Тысячу мер нефрита сложил он у ног рабыни.

Рассмеялась рабыня.

— Мастер! Не с нефритом тебя ждала я. За нефрит ты купишь другую. Будет кожа ее ароматна. Будут ласки ее коварны. И предаст тебя она. Мастер, в миг, когда облетит фиалка.

Обретешь ты. Мастер, Забаву!

Протянул ей сосуд Мастер, тот, что нес для Страны Предков. Священных озер влагу пролил он на плечи рабыни.

Улыбнулась она. Взглядом омыла лицо Атуэя. Мастер тоже омыл взглядом обнаженное тело рабыни.

Схватила их скованных Счастьем стража, Смерть посулила, Пернатым Змеем поклявшись.

За разврат! За святотатство!

Перед казнью украсил Мастер рисунком плечо рабыни. Лунный луч на бронзовой коже вспыхнул, в Вечный простор приглашая.

— Татуированная Аматтальма, — Мастер назвал ее имя. — Ты обретешь свободу! Любовь моя больше безумья. Любовь моя выше смерти.

Не думай! Ступи на лучик. Иди.

Спасайся!

Смахнула слезу Аматтальма. Коснулась рисунка. Шагнула на лунный лучик.

Дрогнул он, унося Аматтальму.

Прочь от смерти!

Прочь от неволи!

В Землю Вечной Любви.

Горячий пепел столетий осыпал Мастера кожу. Стал он темней базальта. Стал он корявой глыбой, лики богов сокрывшей.

Долго ль ждать, чтоб сошлись воедино времена бытия земного?

Долго!

* * *

Диего умолк. Девушка вздрогнула, зябко повела плечами. Кондиционер слишком охладил салон. Пережитая опасность осталась где-то далеко, и мир снова казался прекрасным. Она открыла дверцу, впуская воздух, напоенный горячей пряностью тропиков.

— Какая прелесть! — воскликнула девушка. — Какой аромат! Дышится так легко.

Она взглянула на Диего, с головы которого слетела его дурацкая панама. Голова таксиста, гладко выбритая, оказалась удлиненной, напоминающей яйцо.

«Совсем как у сеньора Диаса, — подумала девушка. — И совсем как у той нефритовой фигурки, возраст которой века и века».

Диего улыбался, глядя по-доброму.

— Воздух в — горах моей родины прекрасен всегда, — отозвался он. — И тысячу и две тысячи лет назад он был таким же. Это объединяет живущих ныне с теми, кто жил до них. Мы дышим, одним воздухом.

Девушка заметила, что Диего говорит о предках своего народа как о живых, нахмурилась.

— Сеньор Диего, — сказала она, — ваш рассказ так необычен. Я даже не уверена, что вы говорили на испанском.

— Испанский? Нет, это древний язык. Его уже почти никто не помнит. Мой язык старше испанского на тысячи лет.

Она растерялась:

— Но я ведь все поняла…

— Я говорил на языке древних ольмеков, — пояснил Диего. — Он доступен для понимания, но… только тому, кому доступен.

— Вы шутите, — обиделась девушка. — Я не знаю языка ольмеков. Даже не знаю, кто они такие. Вот и еще один сеньор так же шутил. Наверное, есть диалект близкий к испанскому. Поэтому-то все и понятно.

— Возможно, — улыбнулся Диего. Он вышел из машины.

— Пора посмотреть, что случилось с моей кормилицей, — вновь превращаясь в разбитного, веселого парня, сказал он. — Это недолго, сеньорита.

Вскоре такси продолжило свой путь, плавно вписываясь в многочисленные повороты горной дороги. Больше Диего не рисковал превышать скорость.

— Этот ваш подарок, — внезапно спросила его девушка, касаясь пальчиками ожерелья, — наверное, дорогая вещь?

— Возможно, — отозвался Диего, утративший болтливость. — Одно могу сказать, сеньорита, мне он не стоил ни гроша. Но я очень хотел бы, чтобы вы иногда надевали эту вещицу. Тогда наша земля будет вам понятней.

— Хорошо, — отозвалась девушка, поглаживая ожерелье, — я буду его носить.

Диего искренне обрадовался.

«Мазда» пронеслась по улицам города, достигла района порта и остановилась на том же месте, где забрала пассажирку.

Прощаясь, Диего протянул девушке фирменную визитку.

— Прекрасная сеньорита, — сказал он, — всякий раз, когда вам придет в голову куда-нибудь отправиться, позвоните диспетчеру нашей фирмы, и он тут же свяжет вас со мной.

— Спасибо, — ответила девушка, думая, что вряд ли придется ей воспользоваться этим предложением.