Пусти козла в огород

У входа в операционный зал она споткнулась о чуть выступающий порожек. Неловко взмахнула рукой. Ее сумочка вылетела, описала в воздухе дугу и…

Высокий гибкий молодой человек ловко поймал ее у самого пола.

— Вы? Извините, — смущенно пробормотал он по-русски, одной рукой приглаживая растрепавшийся белокурый чуб, другой протягивая ей сумочку.

— Вы? — девушка расплылась в улыбке. — А я только что о вас думала.

Он оживился:

— Думали? Что?

— Переживала. Такая ужасная катастрофа.

— Да, но все обошлось. Вряд ли кто-то утонул. И в газетах сообщений о жертвах не было.

Помолчали. И он и она не знали, как продолжить разговор, но и расставаться оба не хотели.

Неподалеку за столом бронзоволицый юный мексиканец, нежные щеки которого еще не познакомились с бритвой, насторожился. Старательно выводя в банковском бланке каракули, он искоса разглядывал молодых людей.

Молчание затягивалось. Наконец блондин решился.

— Простите, — торопливо сказал он, — мы так и не познакомились. Меня зовут…

И в этот момент хриплый бас прогремел так, что задрожали стекла:

— Всем на пол! Это налет!

Крупный мужчина в черной маске, потрясая револьвером, ворвался в операционный зал.

Пожилые сеньоры у стойки с округлившимися от ужаса глазами оцепенели. Девушки-операционистки вспорхнули со своих мест. Прижались к стене. Все остолбенели.

Грохнул револьверный выстрел.

— На пол! — прорычал мужчина. — Лицом вниз!

Пожилые сеньоры, кряхтя, выполнили команду.

Грабитель подскочил к стоящим посреди зала молодым людям. Толкнул парня в грудь. Размахивая у его лица револьвером, заорал:

— Ты не понял?! Я сказал на пол! Девушка вышла из оцепенения, решительно встала между грабителем и молодым человеком.

— Не трогайте его! — звенящим голоском по-русски потребовала она. Грабитель отступил.

— Иисус милосердный! — воззвал он. — Они не понимают испанский!

Не надеясь больше на слова, грабитель трижды выстрелил из револьвера поверх голов. Визг рикошетящих пуль наполнил зал.

Грабитель метнул в центр зала увесистый сверток, прогремел сильный взрыв, полыхнуло пламя. Все затянуло дымом. Но, когда гарь рассеялась, выяснилось, что никаких повреждений взрыв не причинил.

— Эй ты, — рявкнул грабитель дрожащей от ужаса кассирше. — Собери-ка всю наличность. Да поживее! — Он бросил ей сумку.

Выбивая зубами дробь, бедняжка повиновалась. Русскую девушку кто-то потянул за рукав блузки.

— Сеньорита, сеньорита, — прошептал ей в ухо юный мексиканец, укрывшийся за колонной. — Идите ко мне. Здесь безопасней.

Девушка юркнула за колонну.

— Меня зовут Пабло, сеньорита, — прошептал юноша. — Не бойтесь. Все будет хорошо.

В зале воцарилась тишина. Кассирша складывала в сумку деньги.

Девушка, дрожа от страха, прижалась плечом к Пабло.

— Вы и тот блондин иностранцы? — спросил он.

— Да, — ответила она, — но мы не знакомы, даже не знаю, как его зовут. Вы не заметили, куда он делся?

— Нет. Вы так напуганы. Не бойтесь и послушайте меня.

И, к ее удивлению, она снова услышала звуки удивительного языка, насыщенного согласными. Девушка перестала дрожать, вслушиваясь в чарующий ритм этой речи. Совершенно непонятной и… такой понятной.

* * *

Четыре звезды упали к ногам Атуэя. Опалил жар небес душу творящего лики богов. Теплым пеплом опал на сердце.

Золотым свечением звезды заструились с плеч Атуэя.

Сколько звезд пролетит над миром? О, сколько звезд!

Полыхнули огнем светила. Опалили кожу до углей.

Сколько ярости в пламени неба? О, сколько ярости!

Четыре звезды упали. Четыреста лунных дней ждал Мастер. Рыдала Земля Любви обреченно.

Четыре звезды — свет мечты Атуэя.

Четыре звезды!

Красная — ярость схватки.

Сколько ярости в бездне неба? О, сколько ярости!

Голубая — тоска по дому.

Сколько лун у дороги к дому? О, сколько лун!

Белая — бремя чести.

Сколько слабых падет душою? О, сколько слабых!

Желтая — путь разрушений.

Как печальны руины храмов! О, как печальны!

Прекрасным днем полнолунья, в день Двуликой Богини. В день плача. Роздал душу свою Мастер. Роздал, любовь утратив. Навек потеряв надежду.

Полыхнули звезды, взлетая. Устремились к заре рассветной.

Засверкал взгляд Атуэя.

Сколько лун ждать звездного взлета? О, сколько лун!

Воцарились на небе звезды. Разлетелись узором созвездий. Небо в плен их втянуло вечный.

Сколько лун ждать звездного часа? О, сколько лун!

Тщетно Мастер молил Небо. Умолял возвратить душу.

Небеса отличает бесстрастье!

Тысячу мер нефрита сложил Атуэй к краю свода.

Скорбел о души утрате. В ответ шелестела вечность.

Что для вечности смертный?!

В месяц Белого Ягуара, в пору Змеиных Перьев, спустилась с небес рабыня, похитив Мастера душу.

На остров Вечной Печали легко опустил ее ветер, лаская вздохами кожу.

По следам памяти предков направил свой парус Мастер. На острове Вечной Печали — сыскать удалось беглянку.

Прикрыла лицо рабыня.

— Сколько ждать тебя, Мастер? Сколько лун одиночеству светят? О, сколько лун!

— Долог миг ожиданья. Ты же. Мастер, не знаешь спешки.

Не меня ты ищешь. Забаву!

Сколько лун искупят разлуку? О, сколько лун!

Обогрел ее взглядом Мастер. Вплел в янтарные косы Верность.

Улыбнулась рабыня. Взглядом обогрела лицо Атуэя. Омыл он нежностью масла ее обнаженное тело.

Подняла их ладья на гребень. Унесла за черту свода.

Стража полночью их схватила. Смерть, Пернатого Змея милость, обещала за преступленье.

За разврат! За святотатство!

Перед казнью плечо рабыни украсил искусно Мастер. Нарисовал созвездье.

— Татуированная Аматтальма, — Мастер назвал ее имя. — Ты обретешь свободу! Любовь моя больше безумья. Любовь моя выше смерти.

Не думай! Ступай к звездам.