Путь Грифона

– Пустое… Прекрати…

– Нет, ты должен знать. Тобой чекисты очень сильно интересовались. Но почему-то только как генералом Мирком.

Суровцев рассмеялся:

– Я же говорю тебе – пустое… Я тебя даже благодарить, наверное, должен…

– За что?

– Они до сих пор так и ищут генерала Мирка…

– Но почему так получилось?

– Ни одного документа из штаба северной группы и из штаба твоей армии в чужие руки не попало.

– Поясни.

– Мы с капитаном Соткиным уничтожили все бумаги. Все, какие только вместе с армией попали в Томск.

– А я никак не мог в толк взять, почему они документами штаба интересовались… Это скольким же людям вы жизни спасли! – воскликнул Пепеляев.

– Если бы спасли! Скорее, отсрочили гибель. Ты же видишь, что творится вокруг…

– А что творится? Ты что мне прикажешь Тухачевского с Якиром и Уборевичем жалеть или по Ягоде с Гаем плакать? Туда им и дорога, христопродавцам! Мне кажется, справедливость торжествует. Ты представляешь, мой противник по Якутии, Вострецов, пять лет тому назад застрелился в Новочеркасске. Почему-то на кладбище. Офицер, три Георгия до революции. Четыре красных ордена за Гражданскую войну и после… А вот же – не пожилось…

– Я не склонен верить в самоубийства и несчастные случаи с красными командирами. Не замечал я желания сводить счёты с жизнью у начальственного состава РККА. На командных должностях в Красной армии чаще всего природные жизнелюбы, гордецы и оптимисты.

– Стреляются, я тебе говорю. И жизнелюбы, и гордецы. И оптимистов теперь не так много.

– Чёрт с ними, пусть стреляются. На то они и люди революции. Они по роду своей деятельности самоубийцы. Что ты о своей-то судьбе думаешь?

Пепеляев молчал. Точно пытался в который раз за последние годы сформулировать хоть какой-нибудь вывод из своих насколько горьких, настолько и многолетних и бесплодных раздумий.

– Что не надумаю – ничего, Серёжа, путного не выдумывается, – наконец-то проговорил он.

– Я мог бы постараться переправить тебя в Китай. Лучше всего это сделать на Алтае. В прошлом году был там с экспедицией. Со времён Чингисхана там мало что изменилось. Тропа проторённая. Иди – не хочу, – самым серьёзным образом заявил Суровцев.

– А почему сам не уйдёшь?

– Не могу, – честно признался Суровцев.

– Золото держит?

– Держит, – не вдаваясь в подробности, честно признался Сергей Георгиевич. – Тебя-то что держит?

– Мог бы и сам понять. Да и понимаешь ты всё, Серёжа. С твоей-то головой, да и не понимать! Не приди я завтра отметиться в милицию, и уже послезавтра, в Омске, возьмут Аркадия. Ещё через день начнут опять ломать на допросах Михаила. И пошло-поехало до самого Харбина. Если уж генерала они в Париже достали, то мне в Харбине не спрятаться. Не говоря уже о семье… Больше всего на свете я сейчас хотел бы сделаться маленьким, неизвестным и незаметным.

– Не получится. К сожалению для тебя, ты историческая личность. Жить на нелегальном положении или полулегально, как я, ты просто не сможешь и не сумеешь. Мне в восемнадцатом году Деникин так про себя сказал: «Решительно нет способностей к конспирации…» Это и к тебе в полной мере относится…

– Я другого не могу понять: зачем было нужно вычёркивать нас из жизни? Что, мы служили бы отчизне хуже этих тухачевских, якиров и уборевичей с эйдеманами, которых теперь уничтожают за бесполезностью и ненадобностью? – горячо спросил друга Анатолий Николаевич.

Что он мог ему ответить? Ни соглашаться, ни возражать, тем более спорить с другом не хотелось.

– Анатоль, ты себя не сравнивай с ними, – как можно мягче отвечал Суровцев, – мы, если ты забыл, белогвардейцы. Плохие мы или хорошие, но мы чуть ли не единственные в России, кто воспротивился предательству и революционному хаосу, привнесённому в русскую жизнь. Нас если кто-нибудь, когда-нибудь и вспомнит добрым словом так только за это. Да и то лет, наверное, через пятьдесят-шестьдесят. Не раньше.

– Но погоди. Вот и конституцию новую большевики приняли. Вот и выборы в Верховный совет на конец года назначили. Ты же газеты читаешь? Очень толковая и демократичная, я бы сказал, конституция, – никак не желал принимать пессимизм своего товарища Пепеляев.

– Не обольщайся. Именно из-за этой конституции скоро начнётся, и даже уже началась, очередная мясорубка, – по-прежнему сдержанно отвечал Сергей Георгиевич.

– Серёжа, объясни. Я не могу тебя понять.

– Хорошо. Постараюсь… Ответь мне: кто возглавлял Петроградский совет в девятьсот пятом и в семнадцатом годах, во время первой русской революции и после революции второй, накануне октябрьского переворота?

– Откуда же я знаю! – искренне удивился такому вопросу Пепеляев.

– Оба возглавлял Троцкий…

– Вот как! И что?

– Практика революций показала, что советы всегда были и есть самым зримым, самым ярким и действенным инструментом для дестабилизации политической обстановки в государстве, – точно преподаватель прежней Академии Генерального штаба, чеканно проговорил Суровцев. – Жизнь подтвердила, что именно советы являются самым явным проявлением троцкизма, когда несколько человек с хорошо подвешенными языками способны повести народные массы куда угодно. Часто к тем целям, о которых эти массы имеют самое смутное представление. Не понимаешь?

– Не понимаю, – честно признался Пепеляев.

– Поговаривают, что проект основного государственного документа написал Бухарин. Ещё поговаривают, что он сидит сейчас в тюрьме, в связи с именно этой стороной своего творчества. Конституция, которая тебе так понравилась, – это попытка старых революционеров если не захватить, то перекроить и без того мерзкую власть. Заменить одну революционную пакость на очередную другую.

– Из чего, позволь спросить, это следует? – даже обиделся Анатолий Николаевич.

– Из того и следует, что если провести выборы так, как написано в конституции, то первый же состав такого совета может вспомнить и выдвинуть лозунг «Вся власть Советам!». Возможно, и более радикальный вариант: «Советы без коммунистов!». Можно будет услышать всё, что угодно. А потом делай со страной всё, что только пожелается. Уже без призывов и лозунгов. И то что поставили к стенке Тухачевского и компанию, говорит лишь о том, что нынешние верхи в ближайшее время начнут расстреливать всех, кто хотя бы косвенно может иметь отношение к троцкизму и к любой другой оппозиции. Расстреливали же прежде по подозрению… И то что начали с военных – очень логично…

– Так, значит, всё хорошо складывается, – никак не понимал друга Анатолий Николаевич.

– Для нас с тобой, Анатолий, всё очень плохо складывается. Наши с тобой смертные приговоры вынесены нам двадцать лет тому назад. Просто по разным причинам до сих пор они не приведены в исполнение, – назидательно заметил один бывший генерал другому бывшему генералу. – И наши не отменённые приговоры, поверь мне, пожелают исполнить в самое ближайшее время.

– А почему ты считаешь, что Тухачевский со товарищами троцкисты?