Путь Грифона

И если новый американский президент Трумэн ещё думал, что русских можно запугать применением атомной бомбы, то выпираемый в отставку английский премьер Черчилль, буквально в дверях покидаемого им кабинета, авторитетно заявил, что русских теперь запугать ничем нельзя. А самое страшное, если их разозлить, то ничем и не остановишь. И можно ещё было разговаривать о том, высадятся ли они на Британские острова и хватит ли у них сил для блокады Англии, но было ясно другое: при желании русские, под восторженные аплодисменты европейцев, за несколько недель могут вымести из Европы, как сор из избы, армии любых других стран.

Даже при имеющемся соотношении сухопутных сил два к одному, а не три к одному, необходимых для наступления, они могут выйти не только к Ла-Маншу на северо-западе, но и к Гибралтару на западе европейского континента в самое короткое время. И будет одна большая красная, коммунистическая Европа. Сейчас на основании договорённостей Россия вступит в войну с Японией. Это неминуемо приведёт к возникновению красного Китая. Сталин не упустит такой возможности. Но китайская опасность – это ещё далёкая перспектива, а красный Париж, Рим и Мадрид могут уже сейчас занять своё место в списке столиц рядом с Варшавой, Будапештом, Прагой и Белградом. Не говоря о Берлине, который третий раз за всю свою историю оказался в русских руках.

На полях плана операции «Немыслимое» английский премьер, точно опасаясь, что потомки упрекнут его в излишней кровожадности и в коварстве, своей рукой начертает: «Сохраняя кодовое название “Немыслимое”, командование предполагает, что это всего лишь предварительный набросок того, что, я надеюсь, все еще чисто гипотетическая вероятность».

Победа! Она незримо легла на всю необъятную Родину, проплывавшую под крылом дальнего бомбардировщика. Заняв место штурмана в известном ему ещё с сорок первого года «Ил-4», Суровцев во второй раз меньше чем за два месяца летел на Дальний Восток. Не переставая при этом удивляться тому, с какой лёгкостью он привык к перелётам.

За последние месяцы его налёт составлял никак не меньше пяти десятков часов. «Курсанты лётных училищ меньше летают, прежде чем попасть на фронт», – с горечью отметил он. Не без удивления, он также не раз и не два замечал, что не только люди старшего поколения, но и его ровесники боятся летать. «Хотя чему удивляться! Ещё тридцать лет тому назад люди боялись пересесть с телеги в автомобиль. Не говоря уже о паровозе. Зря.

Где, как не в полёте, человек может ощутить свои силы и своё величие одновременно с необходимостью смирения перед волей Создателя, навечно связавшего человеческое бытиё если и не с самой землёй, то с земными условиями жизни! И даже вырвавшись за пределы атмосферы, преодолев земное тяготение, человек будет вынужден дышать воздухом, если и не земным, то абсолютно схожим по своему составу с воздухом оставленной им планеты», – размышлял генерал.

Перелетев через Урал, пролетая над Сибирью, он непроизвольно стал выхватывать взглядом озёра идеально круглой формы. Сначала в Барабинских степях, затем среди густой сибирской тайги дальше на востоке они притягивали и притягивали его внимание. «Не иначе, идеально круглые линзы озёр – следы падения многих и многих метеоритов», – подумалось ему. Если в европейской части России, основательно изменённой людьми, это не так бросалось в глаза, то в малолюдной Сибири, при огромном количестве водных запасов, это казалось совершенно очевидным. А ещё он очень удивился бы, что когда-то один французский лётчик уже описал в одном своём произведении целое высокогорное плато на севере Африки, усеянное метеоритами. С книгами Антуана де Сент-Экзюпери ему ещё предстояло познакомиться. Сам этот перелёт был особенным и знаковым. Он точно перелетал в другое время и в другую жизнь, как будто переходил в другое измерение.

Но прежде ему предстояло поставить некую точку… Не случайно он предлагал выделить мероприятия, которые ему приходилось и опять придётся осуществлять в Китае, в самостоятельную операцию под кодовым названием «Квантунский аккорд». Его предложение по названию было отвергнуто, но от этого сам замысел и суть действий не изменились. Десантные операции, которыми следовало завершать разгром японской Квантунской армии, по своему характеру были похожи на заключительные аккорды сложного симфонического произведения.

Маршал Василевский до сих пор, несомненно, был и остаётся представителем совершенно особого типа полководцев. Чего стоит только его собственное признание: «Из тридцати четырёх месяцев войны двенадцать месяцев я работал непосредственно в Генеральном штабе и двадцать два – на фронтах, выполняя задания Ставки».

Баланс сложился явно не в пользу штабной работы. При этом деятельность Генерального штаба была наиболее выстроенной именно под его руководством, а в его собственно полководческой деятельности на фронте были личное руководство наступательными операциями по освобождению Белоруссии и Прибалтики. Между ними была Восточно-Прусская операция, отдельный эпизод которой, взятие Кенигсберга, сделал бы честь любой полководческой карьере. Теперь Александру Михайловичу предстояло возглавить целую военную кампанию против Японии.

С документами на имя генерал-полковника Васильева специальным поездом Василевский 5 июля 1945 года прибыл в Читу. По решению Ставки Верховного главнокомандования с ним приехали командующий ВВС Советской армии главный маршал авиации А.А. Новиков, заместитель командующего артиллерией Советской армии маршал М.Н. Чистяков, заместитель командующего войсками связи Н.Д. Псурцев, заместитель начальника тыла генерал-полковник В.И. Виноградов.

Весь день Василевский был занят тем, что выслушивал доклады и знакомился с обстановкой на фронтах. Представителям Ставки в этой очереди докладчиков было отведено последнее место. Поэтому в штабной вагон командующего Суровцев попал поздним вечером, последним из числа докладчиков. В вагоне кроме Василевского он застал главного маршала авиации Новикова. Маршалы выглядели уставшими. Василевский к тому же был заметно раздражён. И причиной этого раздражения явилось само появление Суровцева. Перед отъездом из Москвы Сталин вдруг поинтересовался у маршала, чем сейчас занимается на Дальнем Востоке работник оперативного управления Генерального штаба генерал Суровцев. Не успел Василевский удивиться такому вниманию вождя к личности генерала, как Верховный сказал ему, что было равно приказу:

– Вы лично отвечаете за безопасность этого человека на фронте. Имейте это в виду, товарищ Василевский. Лично.

Что имел в виду сам Сталин, он не объяснил. Может быть, готовились репрессивные меры по отношению к генералу? Коварство вождя часто имело такое проявление через видимую заботу. А может быть, и наоборот? За Сталиным водились странные привязанности и симпатии к некоторым людям. Но не принимавший в работе никакой семейственности и протежирования кого бы то ни было маршал был сильно уязвлён таким приказом.

К тому же труднообъяснимый ассоциативный ряд связывал эту сталинскую заботу о генерале с одним непростым обстоятельством личной жизни Александра Михайловича. Однажды, так же вот запросто, Сталин поинтересовался у него его родителями. И когда маршал сказал, что из идейных соображений не поддерживает отношения с отцом-священником, услышал наставительное:

– А почему бы вам не съездить к вашему отцу. Вы так давно не виделись с ним.

Отношения с семьёй Василевский с радостью восстановил. Но какой-то неприятный осадок от такого подхода к делам семейным остался.

– Докладывайте, – сухо приказал Василевский.

– Товарищ маршал, в соответствии с директивами Ставки военными советами фронтов на каждом из них созданы учебные подразделения для старших командиров.

– Отставить, – прервал доклад Василевский, – так дело не пойдёт. Возьмите конкретный фронт и на его примере доложите, что делается. Начните с Приморской группы.

– Есть! – ничуть не смутившись, ответил Суровцев, про себя, впрочем, отметив, что маршал по привычке назвал Первый Дальневосточный фронт Приморской группой.