Путешественник

— А ты ошибся, старина Шимон. Не такой уж ты и непогрешимый. Девушка-то эта, оказывается, romm.

— Romm, domm — эти люди называют себя, как им в голову взбредет, — заметил он беззаботно. И продолжил, причем гораздо дружелюбней, чем раньше: — Первоначально их называли dhoma, это была одна из самых низших каст в Индии. Dhoma — это неприкасаемые, которых все ненавидят и презирают. Поэтому они постепенно разбредаются по всей Индии в поисках лучшей доли. Наверняка остальные люди так относятся к dhoma из-за того, что они сроду не работали и не торговали, а вечно плясали, распутничали, дрались и воровали. Ну а теперь они хотят затеряться среди остальных народов. Между прочим, знаешь, почему они называют себя romm? Да потому, что претендуют на то, что произошли от римских цезарей. Встречается еще одно название этого народа — atzigan, — якобы они произошли от Александра Великого. Мало того, эта девушка как-то имела наглость назвать себя египтянкой, притворяясь, что ведет свой род также и от древних фараонов. — Иудей рассмеялся. — А на самом деле все они произошли от свиней dhoma, хоть и расселились по разным странам мира.

Я в ответ заметил:

— Вы, иудеи, тоже широко распространились по земле. Кто вы такие, чтобы с презрением относиться к другим скитальцам вроде вас самих?

Он бросил на меня долгий взгляд, но ответил спокойно, словно я и не говорил ничего обидного:

— Это правда: мы, иудеи, тоже всегда приспосабливаемся к условиям, в которые попадаем. Но есть одна вещь, которую делают domm и которую никогда не будем делать мы: они малодушно принимают ту религию, которая превалирует в той или иной местности. — Он снова рассмеялся. — Понимаешь, юноша? Любой народ, к которому другие относятся с презрением, всегда может найти того, кто пал еще ниже, и презирать его.

Я фыркнул и сказал:

— Но тогда получается, что и у domm тоже есть кто-то, кого они могут презирать. Кто же это, интересно?

— Кто? Да все другие создания в мире. Для них я, ты и все остальные — гаджи. Что на их языке означает всего лишь «простофили и жертвы», то есть все те, кого можно обмануть, обжулить и вообще всячески ввести в заблуждение.

— Однако привлекательной девушке, вроде вашей Чив, нет нужды никого обманывать…

Шимон нетерпеливо покачал головой.

— Вспомни, что ты сам сказал в самом начале нашего разговора: «Остерегайся кровожадной красоты!» Были ли у тебя с собой какие-нибудь ценные вещи, когда ты пришел?

— Ты что, принимаешь меня за глупца — взять что-нибудь ценное в публичный дом? У меня было всего лишь несколько монет и мой поясной кинжал. Да, кстати, а где же он?

Шимон снисходительно улыбнулся. Я проскочил мимо него, ворвался обратно в комнату и обнаружил Чив, которая с довольным видом пересчитывала горсть монет.

— Твой нож? Я уже продала его, правда быстро? — сказала она совершенно спокойно, тогда как сам я просто кипел от злости. — Я и не ожидала, что ты обнаружишь его пропажу так скоро. Я продала твой кинжал пастуху-таджику, который только что вышел через заднюю дверь, таким образом, его у меня уже нет. Но не сердись. Я украду у кого-нибудь кинжал получше и отдам тебе в следующий раз. Я сделаю это из уважения к тебе, поскольку восхищаюсь твоей исключительной привлекательностью, благородством и доблестью в постели. Ты ведь придешь еще?

Выслушав столь щедрые похвалы, я, разумеется, перестал сердиться и сказал, что подумаю насчет того, чтобы вскоре прийти сюда снова. Тем не менее, выходя обратно через лавку, я попытался незаметно прокрасться мимо Шимона с его точильным колесом, ибо чувствовал себя так же неловко, как и когда уходил из другого публичного дома, одетый в женское платье.

Глава 2

Думаю, что Ноздря мог бы поймать для нас и рыбу в пустыне, если бы мы попросили его об этом. Когда отец обратился к рабу с просьбой, чтобы тот отыскал лекаря (похоже было, что дядя Маттео потихоньку выздоравливает от tisichezza, но все-таки следовало показаться врачу), он легко сделал это даже на Крыше Мира. Старый лысый хаким Мимдад произвел на нас впечатление знающего лекаря. Он был перс, и уже одно это служило основанием называть его цивилизованным человеком. Он путешествовал вместе с караваном персидских торговцев qali в качестве «хранителя здоровья». После разговора с Мимдадом не оставалось сомнений, что этот человек незаурядный врач. Я помню, как он сказал нам:

— Что касается меня, то я предпочитаю предотвратить недуг, нежели потом лечить его, даже если это не прибавит денег в моем кошельке. Например, я посоветовал всем матерям в нашем лагере кипятить молоко, которое они дают своим детям. Будь то молоко самок яков или верблюдиц, я убежден, что его надо сначала прокипятить в железной посуде. Как всем известно, гадкие джинны болезней, как и другие демоны, боятся железа. Проведя опыты с кипячением молока, я определил, что железная посуда высвобождает свой сок, он смешивается с молоком и таким образом изгоняет прочь всех джиннов, которые могут там прятаться, чтобы навлечь на ребенка какой-нибудь недуг.

— Звучит разумно, — сказал отец.

— Я приверженец опыта, — продолжил старый хаким. — Принятые в медицине нормы и рецепты очень хороши, но я часто опытным путем нахожу новые лекарства. Морская соль, например, одно из таких средств. Даже великий целитель и мудрец Ибн Сина, похоже, не заметил совсем небольшого различия между морской солью и той, которую добывают на суше. Ни в одном научном трактате я не нашел упоминания об этом. Однако есть нечто в морской соли, что препятствует возникновению зоба и излечивает его и другие подобные опухоли на теле. Я проверил это на опыте.

Когда я услышал это, мне стало стыдно и захотелось немедленно извиниться перед торговавшими солью маленькими тамилами из Чолы, над которыми я столь легкомысленно насмехался.

— Вот и славно, Dot`or Balanz`on! — зарокотал мой дядя, в насмешку называя персидского лекаря именем популярного в Венеции комического персонажа. — А теперь поскорее осмотрите меня и скажите, что прописываете мне от этой проклятой tisichezza — морскую соль или кипяченое молоко.

Итак, хаким приступил к обследованию, ощупывая дядю Маттео со всех сторон и задавая ему вопросы. Через некоторое время он сказал:

— Я не знаю, насколько сильным был кашель прежде. Но, как вы говорите, сейчас он ослаб, и я слышу небольшие хрипы в груди. Вы чувствуете там боль?

— Только изредка, — ответил дядя. — Я полагаю, что это неудивительно после такого сильного кашля, какой у меня был.

— Позвольте мне высказать предположение, — продолжал хаким Мимдад. — Вы ощущаете боль только в одном месте. Под ребрами с левой стороны.

— Да, так и есть.

— И еще, ваша кожа довольно горячая. Эта лихорадка у вас постоянно?

— Нет, время от времени. Она начинается, затем я потею, и все проходит.

— Откройте рот, пожалуйста. — Хаким заглянул ему в горло, затем оттянул губы и проверил десны. — Теперь вытяните руки. — Лекарь осмотрел их со всех сторон. — Вы позволите мне выдернуть всего один волосок с вашей головы? — Он так и сделал (причем дядя Маттео даже не поморщился), после чего принялся внимательно изучать волосок изгибая его пальцами. Затем врач спросил: — Часто вы испытываете необходимость заниматься kut?

Дядюшка рассмеялся и закатил глаза, как содержанка в публичном доме.

— Я испытываю много желаний, и довольно часто. Позвольте спросить, что значит kut?

Хаким терпеливо посмотрел на пациента, словно имел дело с ребенком, и многозначительно коснулся рукой своего зада.

— Ах, kut — это дерьмо! — зарокотал дядя, все еще улыбаясь. — Да, мне частенько приходится испражняться. Особенно после того, как предыдущий хаким дал мне это проклятое слабительное. И у меня до сих пор продолжается cagasangue — понос. Но какое отношение все это имеет к заболеванию легких?