Путешественник

Я почтительно удалился, удержавшись от соблазна предложить министру вместо того, чтобы напрасно тратить свои знания и эрудицию, лучше использовать силу мускулов, помогая укладывать блоки «кара» для нового холма, который воздвигали в дворцовых садах. Уж его-то, в отличие от груды ложных утверждений, которые министр нагромоздил в столичном архиве, будущие поколения вряд ли разберут и уничтожат.

Вывод, к которому я пришел, — огромное количество придворных Хубилая занимается ерундой, — я не стал тут же поверять великому хану во время моей еженедельной аудиенции. Однако он сам начал говорить на тему, довольно схожую. Оказалось, что Хубилай недавно подсчитал, какое множество всевозможных святых людей в тот момент проживало в Китае, что привело его в дурное расположение духа.

— Жрецы, — ворчал правитель, — ламы, монахи, несториане, маланги, имамы, миссионеры. Все они срослись с паствой, на которой жиреют. Я имею в виду вовсе не то, что они лишь читают проповеди, а затем протягивают свои чаши для подаяний. Едва только они собирают хоть несколько верующих, как сразу призывают этих несчастных, введенных в заблуждение, презирать и ненавидеть всех, кто предпочел какую-нибудь другую веру. Из всех распространяющихся религий только буддисты терпимы ко всем остальным. Я не очень-то расположен что-либо навязывать подданным или противиться какой-либо религии, но серьезно подумываю о законе против проповедников. Издать указ, чтобы все то время, которое проповедники сейчас тратят на всевозможные ритуалы, разглагольствования, молитвы, проповеди и медитации, они проводили отныне, хлопая мухобойкой. Что ты об этом думаешь, Марко Поло? Полагаю, таким образом они сделают неисчислимо больше, чем делают теперь, для того, чтобы этот мир стал лучше.

— Думаю, великий хан, что проповедники занимаются главным образом другим миром.

— Да? Если они сделают этот мир лучше, то заслужат больше уважения в другом. Китай наводнен заразными мухами и теми, кто провозгласил себя святым. Я не могу упразднить мух указом. Но разве ты не согласен, что зато можно приспособить святых для того, чтобы убивать мух?

— Я недавно размышлял, великий хан, как много людей при вашем дворе плохо используются.

— Большинство людей плохо используются, Марко, — многозначительно произнес Хубилай, — и делают работу, неподобающую мужчине. На мой взгляд, только воины, исследователи, ремесленники, художники, повара и врачи достойны уважения. Они изобретают и создают вещи и оберегают людей. Все остальные — падальщики и паразиты, которые зависят от тех, кто действительно что-то делает. Правительственные чиновники, советники, торговцы, астрологи, менялы, писцы, священники, слуги — все они лишь демонстрируют деятельность и называют это работой. Они не делают ничего, только переносят вещи с места на место — обычно не поднимая ничего тяжелей бумаги, — или же существуют лишь для того, чтобы предлагать комментарии, давать советы и просто критиковать тех, кто создает вещи.

Хубилай замолчал, нахмурился и продолжил более эмоционально:

— Вах! Таков же стал и я сам с тех пор, как слез с коня! Я больше не держу в руках копье, только печать yin, чтобы выразить при ее помощи свое одобрение или несогласие. По совести, я должен включить в число бездельников и себя самого. Вах!

В этом великий хан, конечно же, был совсем не прав.

Я не считаю себя специалистом по монархам, но, прочитав «Александриаду», пришел к выводу, что завоеватель должен быть идеальным правителем. За время нашего путешествия я уже встретил некоторых из современных мне правителей, и у меня сложилось о них определенное мнение: принц Эдуард, теперь уже король Англии, показавшийся мне всего лишь хорошим солдатом, вынужденным управлять княжеством; жалкий армянский правитель Хампиг; персидский шах Джаман, тряпка и подкаблучник в королевских одеждах. Ильхан Хайду, на мой взгляд, был всего-навсего варваром-военачальником. И один лишь только великий хан Хубилай приближался к моему воображаемому идеалу.

Он был не таким красивым, каким изображали Александра Македонского в «Александриаде», и далеко не таким молодым. Великий хан был чуть не вдвое старше Александра, когда тот умер. К тому же его империя была чуть не втрое больше той, которую получил Александр. Зато в остальных отношениях Хубилай гораздо сильнее походил на классический идеал. Хотя мне уже пришлось испытать благоговение и трепет перед его деспотической властью и склонностью к неожиданным, стремительным и четким, окончательным приговорам и решениям (каждый указ Хубилая заканчивался так: «Великий хан сказал: трепещите все и повинуйтесь!»), приходилось признать, что такая неограниченная власть и столь страстная ее демонстрация, кроме всего прочего, атрибуты, которых и ждут от абсолютного монарха. Александр Македонский тоже их демонстрировал.

Впоследствии, много лет спустя, кое-кто называл меня «наглым лжецом», отказываясь поверить в то, что простой юноша Марко Поло мог быть лично знаком и даже дружески беседовать с самым могущественным человеком на земле. Другие же называли меня «подлым лизоблюдом», презирая как поборника жестокого диктатора.

Согласен, трудно поверить в то, что высочайший и могущественнейший хан всех ханов подарил толику своего внимания простолюдину-чужаку вроде меня, не говоря уже о личной привязанности и доверии Хубилая. Лично я объясняю это следующим образом. Дело в том, что великий хан стоял так высоко над всеми остальными, что в его глазах придворные господа, знать и простые люди, может даже и рабы, казались одинаково далекими от монарха. Не было ничего примечательного в том, что он снизошел до меня и включил чужака в свое окружение. Принимая во внимание историю и происхождение монголов, Хубилай был в Китае даже в большей степени чужаком, нежели я сам.

Что же касается моего мнимого низкопоклонства, в интересах правды замечу, что сам я никогда не страдал от капризов и причуд великого хана.

Правда и то, что я понравился Хубилаю, он доверял мне и сделал меня своего рода наперсником. Однако вовсе не из-за этого я до сих пор защищаю и всячески прославляю великого хана. Я делаю это потому, что в силу своей близости к нему мог видеть лучше других, что Хубилай очень мудро использовал свою власть. Даже проявляя деспотизм, великий хан был искренне уверен, что это пойдет на пользу его империи. Лицемерие, как, впрочем, и жестокость, не были свойственны этому человеку. Наоборот, как философски заметил дядя Маттео. Хубилай был добрым, когда ему не приходилось быть злым.

Хубилай-хан был окружен многочисленными министрами, советниками и различными чиновниками, но он никогда не позволял им оградить себя от его подданных и его империи и вникал в малейшие детали управления ханством. Как я уже видел в самый первый день в ченге, Хубилай мог поручать другим некоторые мелкие дела, даже предварительные разработки важных дел, но во всех серьезных вопросах его слово всегда было последним. Я могу сравнить его и его двор с флотилиями судов, которые я впервые увидел на Желтой реке. Великий хан был chuan — самым большим кораблем на воде, управляемым одним твердым рулем, который держала единственная твердая рука. Все министры Хубилая были san-pan — яликами, которые перевозят грузы от хозяина и к хозяину chuan, выполняя не такие уж важные поручения в мелких водах. И только одного из них — араба Ахмеда, главного министра, вице-правителя и министра финансов, — можно было сравнить с кривобокой hu-pan — плоскодонкой, хитроумным образом построенной для того, чтобы обходить изгибы реки, всегда готовой ловко маневрировать, хотя она и плавает в безопасных водах неподалеку от берега. Однако об Ахмеде, человеке, душа которого оказалась такой же скособоченной, как и плоскодонка hu-pan, я расскажу позже, когда придет его черед.

Хубилаю, как и сказочному prete Zu`ane, приходилось управлять целым скоплением отличающихся друг от друга, совершенно несопоставимых между собой народов, многие из которых были настроены враждебно. Подобно Александру, Хубилай стремился заставить их воплотить самые поразительные идеи, достижения и особенности своих культур, сделав это достоянием всех остальных подданных. Разумеется, Хубилай не был таким праведником, как prete Zu`ane, он даже не был христианином и не поклонялся классическим богам, как Александр Македонский. Насколько я могу судить, Хубилай признавал только одно божество — монгольского бога войны Тенгри, ну и еще некоторых низших монгольских идолов, вроде бога домашнего очага Нагатая. Он интересовался другими религиями и время от времени даже изучал их в надежде найти лучшую, которая могла бы принести пользу его подданным и объединить их между собой. Отец, дядя и многие другие постоянно убеждали Хубилая выбрать христианство; целые толпы несторианских миссионеров не переставали проповедовать ему свое еретическое сектантское учение; находились в окружении великого хана и другие, кто отстаивал жестокий ислам, нечестивый идолопоклоннический буддизм и еще несколько верований, свойственных хань, включая даже тошнотворный индуизм.

Однако Хубилай никогда не склонялся к тому, что христианство есть истинная вера, он также никогда не нашел и никакую другую, которая бы ему понравилась. Однажды великий хан сказал (я не помню, был ли он в это время удивлен, разгневан или раздражен): «Какая разница, что за бог? Бог есть лишь оправдание набожности».

Возможно, великий хан в конце концов стал тем, кого теологи называют скептиком-пирронистом, но даже это свое неверие он никому не навязывал. Хубилай всегда оставался свободомыслящим и терпимым в этом отношении, позволяя каждому верить в то, во что ему нравится, и поклоняться тому, кому он хотел. Следует признать, что отсутствие у Хубилая веры, моральными принципами которой он мог бы руководствоваться, в конечном итоге вылилось в то, что даже границы добродетели и порока великий хан стал трактовать по своему собственному усмотрению. Таким образом, его представления о милосердии, милости, братской любви и других подобных вещах часто были устрашающе отличными от тех, которые прочно вошли в западного человека благодаря Святой Истинной Вере. Я сам, хотя и не был образцом христианских добродетелей, часто не соглашался с его взглядами и даже приходил в ужас, наблюдая, как Хубилай применяет их на практике. И все-таки ничто из того, что когда-либо сделал этот человек (хотя о многом я тогда и сокрушался), никогда не уменьшило моего восхищения им и моей преданности ему, а также не поколебало моей уверенности в том, что Хубилай-хан был величайшим правителем нашего времени.

Глава 7

В последующие несколько месяцев я был удостоен встречи со всеми министрами великого хана, его советниками и придворными, занимающими должности, о которых я уже говорил на этих страницах. Кроме того, я встретился с очень многими людьми, выше и ниже по положению, чьи титулы я, возможно, еще не упоминал: с тремя министрами — земледелия, рыболовства и животноводства, главным «копателем» Большого канала, министром дорог и рек, министром кораблей и морей, придворным шаманом, министром малых рас и со многими другими.