Путешествие в революцию. Россия в огне Гражданской войны. 1917-1918

Теоретически большевики понимали это. Но очевидно, никто из них, включая Петерса, который так напрасно опасался Робинса, не пытался убедить Ленина, что безопасность революции требует безопасности ее вождей. Никто не сказал ему, что ходить повсюду без охраны неразумно.

Ленин всегда вел опасную жизнь. Когда в апреле 1917 года он вернулся в Россию, он не ожидал увидеть там полную энтузиазма толпу, встречавшую его; он думал, что по прибытии его могут посадить в тюрьму. В этом он совершенно отличался от большинства революционеров, возвращавшихся из изгнания и считавших, что наступил конец их бедам. Они достаточно хлебнули тягот, неприятностей в жизни, и их нельзя винить за то, что они хотели немного передохнуть, обналичить свое революционное прошлое. Поэтому они спускали паруса и могли довольствоваться Февральской революцией, которую сделал народ без их участия.

У Ленина все было наоборот. Он понимал, что его программа во многом неприемлема для общества в апреле, или для других партий, или даже для его собственной, и он прекрасно понимал, какая опасность этой программе угрожает. Он придерживался ее, хотя и не был слишком твердолобым; в Ленине не было бравады. Когда в июле ему грозила опасность, он отправился в укрытие, хотя и с неохотой (он прятался в подполье и в 1905 году). Ленин и в опасности мог быть спокойным – тогда он написал «Государство и революция», пока не почувствовал, что пришло время действовать.

Но теперь им предстояло сделать очень многое, и это давило на него больше, чем мысли о собственной безопасности, а большевики не приняли мер – это был трагический недогляд. Что же касается Ленина, изоляция от людей могла быть для него болезненной. Он желал знать, что хотят люди, услышать их жалобы, получить их петиции.

Он не смог отказаться и поехал к рабочим, которые хотели послушать его 30 августа, хотя его сестра Мария и Бухарин умоляли его не идти туда. Они только что узнали, что в тот день был убит М. Урицкий, глава Петроградской ЧК; а Володарский был убит на улице Петрограда 21 июня. В тот день у Ленина было запланировано два выступления. Первое прошло без происшествий. Затем он выступал перед рабочими на заводе Михельсона. После своей речи он задержался, чтобы ответить на вопросы рабочих, которые вышли вместе с ним. Когда он повернулся, чтобы сесть в машину, выбежала девушка, державшая в руках лист бумаги, якобы собираясь подать прощение. Ленин протянул руку, чтобы взять его, и в этот момент другая девушка, Фанни Каплан, выпустила в него три пули. В Ленина попали две. Он так и не поправился после раны в шее, куда попала одна из пуль.

Глава 16 Я ПРОЩАЮСЬ С ЛЕНИНЫМ

Стоял конец апреля, началась оттепель, и в воздухе запахло весной. Я мечтал снова поехать в деревню, однако был словно булавкой приколот к столу, занятый работой в Интернациональном легионе в Москве. Германские армии оккупировали Украину, белые армии перегруппировывались на Кавказе, соблазняемые золотом союзников и обещаниями вступить в войну. Города голодали; ситуация в деревнях была еще более напряженной и острой. Проверенных большевиков, которые могли бы поехать туда, не хватало. На севере английские и французские силы находились в Мурманске и в Архангельске, настаивая на том, что они – единственные, кто охраняет припасы союзников, выступающих против немцев. Между тем центр опасности лежал далеко на востоке. Именно туда и направились мы с Кунцем, по дороге во Владивосток и потом домой.

Я собирал материалы по истории действий союзников с тем, чтобы разжигать контрреволюцию, одновременно наслаждаясь дипломатической неприкосновенностью в России. Это было еще до отзыва Джудсона. Один только вид Робинса с его широкими плечами, в униформе Красного Креста, шагающего в Кремль, придавал мне уверенности в том, что моя страна больше не заигрывает с белыми генералами. А может, моя страна была за его спиной? Или он давно уже знал о потворстве агентам союзников, которых ему следовало разоблачить на слушаниях в Сенате в 1919 году 73 .

73

Чтобы подчеркнуть призыв, сделанный в запросе Ленина-Троцкого к правительству Соединенных Штатов о том, какую помощь можно от него ожидать в случае, если Брест-Литовский мир не будет ратифицирован, Робинс сказал, что он передал его Гарольду Вильямсу, корреспонденту лондонской газеты «Дейли кроникл», «агенту секретной информации для британского министерства иностранных дел», чьи статьи затем были перепечатаны газетой «Нью-Йорк тайме». Обычно эти заметки соперничали со статьями Рэнсома в лондонской «Дейли ньюс», которые также появлялись в «Тайме». Заметки Робинса о том, что он сказал Вильямсу, заканчивались тем, что Вильямс телеграфировал обе свои статьи в британское министерство иностранных дел, расположенное в то время поддерживать Советы:

«Вы поехали в Киев и работали с Украинской радой… Вы помогали привезти сюда американских, французских и английских офицеров, чтобы сотрудничать с Украинской радой. Вы помогли получить 130 миллионов франков, которые были выплачены Украинской раде, примерно за четыре дня до того, как она со всеми потрохами продалась центральным властям, открыла фронт и впустила германские винтовки. Я не говорил… что вы враг союзникам или германский агент или что вас обманула Украинская рада. Я говорю, что вы заблуждались в своих догадках, но что вы – совершенно искренний и патриотичный человек. И затем, когда вы поехали в Ростов на Дону и работали с Калединым и Корниловым… вы верили, что казаки будут сражаться… а когда вы уехали после того, мы оказались втянуты в контрреволюционное движение… это было очередной ошибкой». Большевистская пропаганда, слушания на субкомитете по делам человека в юридической комиссии Сената. Вашингтон: Д. С, 1919. С. 803-804.

Знал ли он о каких-то нынешних делах с японцами или о казацком генерале Семенове из Сибири и о его бандитских набегах? Все, что я знал, – это то, что он по-прежнему совещается с Лениным и Чичериным относительно угрозы со стороны японцев и все так же со всей возможной силой давит на Вильсона посредством посла Фрэнсиса, чтобы противостоять интервенции.

Приход весны вызвал у меня буквально зуд путешественника, но я хотел отправиться не во Владивосток и не в Америку, но в провинцию. Там скрывался самый главный вопрос: выживут ли Советы? Однако необходимость что-то делать на родине, предупредить об опасности интервенции, все же возобладала над всем прочим. Итак, я отказался от ежемесячно выплачиваемой мне суммы, эквивалентной пятидесяти рублям, месячного жалованья солдата Красной армии. Интернациональному легиону придется воевать дальше без меня и Кунца. Тем временем я пытался узнать, что думают другие по поводу того, куда подует ветер на этой земле.

Москва бурлила. Поезда шли, битком забитые беженцами, которые словно река втекали в город, из районов, занятых немцами. Другие выгружали бедных крестьян и красногвардейцев, которые объединенными силами забирались далеко на восток в поисках земли. Все поезда из Петрограда перевозили рабочих, уволившихся с заводов, работа на которых срывалась из-за саботажа управляющих или с фабрик, где рабочий контроль не мог решить проблемы с распределением или нехваткой материалов или где продукция выпускалась со скрипом, а потом и просто останавливался ее выпуск. Другие рабочие бросали заводы, чтобы вернуться в деревни, откуда они были родом, где они, по крайней мере, могли быть сыты, как они считали. Железные дороги раскалывались по швам, из-за всей этой массы народа, которая пришла в движение.

Я встретился с корреспондентом «Манчестер гардиан» Филипсом Прайсом, который в течение нескольких недель обозревал положение дел в деревнях, и он представил мне яркую картину общего смятения. Прайс был сбит с толку. Прекрасный репортер, человек, который, в общем, разделял мои взгляды, он был расстроен из-за сгущавшихся туч интервенции.

Побывав в нескольких провинциях, он увидел, что там царит хаос, а дух анархии широко распространился по всей земле. Ленин настаивал на том, что нужно вывести один пункт (но не все) Брест-Литовского договора: что не будет нападений на германские войска со стороны банд красногвардейцев. Им было приказано отправляться по домам, но некоторые неохотно и мрачно возвращались в города. Другие отказывались покидать банду и, завоевав симпатию среди некоторых крестьян, продолжали набеги и атаки на немцев, которые в некоторых случаях теперь искореняли Раду, которая была восстановлена в правах. В некоторые из этих банд входили большевики, которые не могли смириться с тем, что им пришлось отступать, после того как они отвоевали власть у Рады в январе и в феврале. Другие банды Красной гвардии превращались в настоящих разбойников, они командовали целыми поездами, бесцеремонно выгружали пассажиров и вынуждали везти их туда, куда им хотелось.

Самую знаменитую банду Красной гвардии возглавлял наш старый знакомый, дерзкий и бесстрашный Дыбенко, который при этом все еще занимал свой пост главы морского флота и при этом пренебрегал Центральным комитетом и продолжал партизанские действия против немцев в западных провинциях. «Он с этим скоро покончит», – сказал я, и Прайс со мной согласился. Как ни странно, мы оказались правы; позднее арестованный не менее анархистской Красной гвардией и выставленный перед революционным трибуналом, Дыбенко просто получил выговор.

Новый закон о земле, введенный в действие 19 февраля, в пятьдесят седьмую годовщину декрета Александра II об отмене крепостного права, применялся не полностью, но местами, однако он уже благотворно действовал в некоторых деревнях и провинциях, где бедные крестьяне, действовавшие согласно ему, выбирали новые земельные комитеты или преобразовывали старые в союзы, работавшие как часть местных Советов. Прайс сказал, что комитеты между тем во многих местах оставались под контролем правых эсеров. А левые эсеры, под прикрытием патриотической ненависти к германцам, подогревали крестьян, чтобы они восставали против большевиков.

В каждом случае они стремились к тому, чтобы защитить кучку своих буржуазных последователей от растущей организации беднейшего крестьянства, вдохновляемой большевиками.

В других отношениях закон не являлся слишком большим прогрессом по сравнению с декретом о земле, принятым на Втором съезде, кроме принципа большевиков устраивать большие хозяйства, вместо эсеровского принципа «черного передела». Идея большевиков была выдвинута, по крайней мере, на бумаге. Эта статья обуславливала, что коллективные хозяйства предпочтительнее индивидуальных и любому крестьянину, который будет членом коллективного хозяйства, будет оказана помощь в обработке земли, выращивании скота, в садоводстве и в производстве молочных продуктов. В то же время это была едва ли не мечта, однако мечта, записанная на бумаге.