Путешествие в революцию. Россия в огне Гражданской войны. 1917-1918

Суханов, встревоженный тем, что я, быть может, протестую против каких-то вопросов стратегии борьбы – я, великий организатор Иностранного легиона, – вызвал переводчика, который поехал вместе с нами.

– Я лишь говорю, что если западные державы вторгнутся, то это будет означать возвращение помещиков и капиталистов, и тогда никакая мощная артиллерия, ни самолеты, ни бомбы не помогут им. В конце концов они проиграют. Бедняки наследуют землю, и прежде всего землю Советов. Не потому, что справедливость всегда выигрывает, но потому, что их множество, и Ленин дает им ключ – осознание их силы. И в каждой стране они многому научатся от вас.

Большинство бойцов Красной гвардии были молодыми людьми, поэтому я постарался поговорить со старым крестьянином, после того как сфотографировал его. Я спросил его, что заставило его прийти в горы, чтобы сражаться. Он ответил:

– Видишь ли, брат, жить в Сибири нелегко. Девять месяцев ты сражаешься с холодом и пытаешься сохранить скот помещика в тепле и в сухости, ты никогда не снимаешь валенки. Потом три месяца ты ломаешь себе спину, чтобы посадить и вырастить урожай, а потом собрать его. Я очень много работаю. У меня десять детей, дичи и рыбы много, и они этим питаются. Но сибирский помещик может пнуть и избить тебя ни за что. Это собачья жизнь. Я спросил Бога, почему мои дети должны жить так, как я. И теперь в первый раз я увидел в этом какой-то смысл. Я чувствую, что со мной не произойдет что-то случайное, если ты понимаешь, о чем я говорю, братец. Я уразумел, что к чему. И думаю, что мои дети будут жить лучше.

В те два дня, что я провел на фронте, я стал свидетелем завораживающей демонстрации дальновидности Владивостокского Совета. Что же касается консулов союзников, кроме японцев, то они играли в кошки-мышки с Советами (британцы особенно преуспели в этом двурушничестве), Советы обратились к китайцам с особым теплом. На некоторое время китайцы, которых так гнусно третировали все царские правительства, держались настороженно, однако Советы дали китайским гражданам равные права с другими иностранцами, не как внутренним жителям, которых следовало эксплуатировать, но отнеслись к ним, как к человеческим существам. Таким образом, китайская делегация навела мосты с красноармейцами и объявила себя в оппозиции к практике Семенова мобилизовать и перегруппировывать свои силы в Маньчжурии, а также протестовала против попыток союзников заставить Китай наложить эмбарго на поставку продовольствия в Сибирь.

– Мы хотим, чтобы наши продукты и припасы поступали бы русским рабочим и крестьянам, – сказали они.

То, чему я был свидетелем, – это было формальной (настолько формальной, насколько позволяли фронтовые условия) конференцией, на которой присутствовали делегаты двух национальностей, представлявшие одну треть населения мира. К китайцам обращались на их языке, переводчиком был блистательный двадцатиоднолетний Тунганоги, который, как и Суханов, воплощал в себе молодую революционную Россию. Советскую делегацию возглавлял Краснощекое, проделавший исключительно практические приготовления для сотрудничества, к которому Суханов приложил руку. Он произнес речь, в которой он превознес их братскую встречу под открытым небом, и сказал:

– Китайский и русский народ – это истинные дети природы, не испорченные пороками западной цивилизации, неискушенные в дипломатических обманах и интригах.

Рядом с красногвардейцами во время нашей поездки по фронту мы видели поднимающиеся подразделения Красной армии. Здесь, по крайней мере, это была интернациональная армия, включавшая, что крайне важно, чехов, которые сопротивлялись своим офицерам и вступили в ряды Красной армии.

В целом здесь и на других фронтах семеновские подразделения были отброшены назад, и примерно четыреста чехов сражались в солидарности с большевиками. Там также были корейцы, они грелись у костров и, согласно рапортам, говорили:

– Мы сражаемся сейчас за вашу свободу; когда-нибудь вы будете сражаться с нами против японцев за нашу независимость.

Семенов не был единственным претендентом на лавры Наполеона Сибири; просто он был на данный момент самым дерзким и наглым и заявлял о своих намерениях продвинуться к Уральским горам, а оттуда – в Москву и в Кремль.

Красногвардейцам приходилось часто покидать заводские станки и работу на полях (поскольку это был июнь, солнце почти не садилось, и каждая минута светового дня должна была быть использована для работы на земле), но их торжественно провожали и встречали как героев.

Я прокомментировал Лифшицу, что они, должно быть, теряют много времени, чтобы работать таким образом, и все постоянно повторялось, изо дня в день.

– Может, оно и так – ответил Лифшиц, – но каждый раз, когда они возвращаются, мы понимаем, что все это ненадолго и им снова придется идти в бой. И они это понимают. Поэтому человек может выдержать все это, если ему говорят, что он – герой. И слова, идущие от сердца, – это то, что у нас имеется в избытке, – немного застенчиво произнес он. – Я лишь хочу, чтобы у нас были современные ружья и пули, а также гранаты в таком же количестве.

Конечно же их заводы вовсю работали, производя ружья, но по-настоящему большие орудия на крепости, смотревшие на бухту Золотой Рог, прибыли из Петрограда, мне кажется, еще во время авантюры Корнилова, в которой Керенский скомпрометировал себя.

Была определенная логика в словах Лифшица. Иногда что-то в Джероме напоминало мне Воскова. Он не обладал искрометным юмором Воскова, однако у них обоих была некая тугая нить, что делала их похожими друг на друга. Я также подозреваю, что, как Восков, Лифшиц всегда лучше всего собирался во время кризисов и расслаблялся, только когда все шло хорошо, но я не могу сказать, что за семь недель, что я был там, кризис миновал, он лишь усугублялся. Но все равно, с Джеромом я чувствовал себя относительно веселым. Несмотря на то что он был наделен высохшим телом и спиной, которую не мог выпрямить, его дар – смотреть на вещи прямо (что он приписывал своему марксизму, разумеется) был таким, что в его присутствии я никогда не думал о нем как о человеке, имеющем физические недостатки.

Когда я собирался выступить с речью перед Советами 9 июня, я спросил Джерома:

– Не будет ли немного разочаровывающим – говорить о необходимости разбить Семенова, когда я только что сказал в двух статьях, напечатанных в вашей уважаемой газете, что он полностью изгнан?

– Конечно нет. Почему вы беспокоитесь о таких пустяках? Вы, художники, хотите, чтобы жизнь отражала ваши слова, а не наоборот. Может, нам сейчас придется прогонять его раз в неделю начиная с сегодняшнего дня, пока не прогоним окончательно? Так что задайте им жару. Кроме того, ваши статьи были напечатаны на английском языке, чтобы произвести впечатление на иностранцев, и мы надеемся, что Вудро Вильсон сейчас читает их. Однако вашу речь услышат люди из доков и сталелитейных заводов.

Итак, я произнес речь. Это произошло в субботу, 9 июня. А 11 июня в «Крестьянине и рабочем» речь появилась полностью, под заголовком, который даже мне показался слишком провокационным.

«ПРИЗЫВ К ОРУЖИЮ

Они [силы Семенова] имеют офицеров и деньги; но на нашей стороне и стихийные, и моральные силы. Они сражаются за восстановление старого жестокого, деспотического порядка; мы боремся за новый, свободный, справедливый порядок. Выбираясь изо лжи и клеветы, которой покрыта русская революция, мир начинает понимать, за что она борется: за общество без враждующих классов, где избитые, презираемые и угнетаемые крестьяне станут собственниками и будут строить свою экономику и человечество найдет нечто помимо прекрасных чувств в утверждении братства всех народов».

Сказав, что рабоче-крестьянская Октябрьская революция спасла революцию от хаоса, в который она скатывалась, я добавил:

«С самым широким сотрудничеством с обеих сторон любая задача восстановления России будет спотыкаться и буксовать. Но вместо того, чтобы получить помощь, рабочие получают удары и оскорбления со всех сторон. Им саботировали работу прежние старорежимные чиновники, их бросили интеллектуалы, бойкотировали союзники, почти гильотинировали немцы, в то время как почти каждый так называемый свободолюбивый гражданин из демократического западного общества оказывал моральную поддержку, а иногда и физическую помощь их очернителям, клеветникам и душителям.

Однако нет никакой силы, которая могла бы сокрушить русскую революцию, и сегодня Советское правительство пускает корни глубже в русскую почву, чем когда-либо ранее».