Путешествие в революцию. Россия в огне Гражданской войны. 1917-1918

Всеволод Сибирцев (так же как Сергей Лазо и некто Луцкий, которого я не знал) был сожжен заживо в паровозной топке в мае 1920 года белогвардейцами на железнодорожной станции между Владивостоком и Хабаровском. Белой гвардии этих людей выдали японцы.

Петр Уткин, редактор. Он один из трех человек, сбежавших из первого концентрационного лагеря на Малой речке 13 января 1920 года, следующим летом был отправлен к японскому командованию вместе с двумя товарищами как посланник перемирия. Успешные переговоры закончились, они ехали по пути домой на японском поезде, когда белогвардейцам разрешили схватить их и убить.

Я почти ничего нового не узнал о казни Нейбута белыми в Омске в 1919 году, кроме того, что Нейбут продолжал работать в подполье, после того как Омск стал резиденцией правительства Колчака.

Наряду со всеми этими людьми, а также с Янышевым, Восковым и Володарским, я подумал о Джоне Риде. Только Рида хорошо знают во всем мире. Из всех других только Володарский упоминается в западной истории. И только Янышев и Рид погребены в Кремлевской стене на Красной площади. Героизм был таким привычным в те дни, и большевики так расточительны в ключевых сражениях, что большинство русских историков, насколько я знаю, ничего не пишут о Янышеве или Воскове. Несколько владивостокских писателей больше написали о провинциальных героях морских сражений.

Мне часто казалось странным, что я прожил такую долгую жизнь, в то время как эти люди, которых я любил, умерли много лет назад. Если жизнь имеет цель, то смерть имеет значение, поэтому я не оплакивал их, но каждая смерть ожесточала меня, укрепляла в моей решимости никогда не предавать людей, которые так дороги мне, и не предавать дело, ради которого они погибли.

И даже сейчас я не могу не думать, какие книги мог бы написать Рид. И даже сейчас я не могу смотреть на фотографии Рида, снятые в той финской тюрьме, где он жил на мороженой рыбе более двух месяцев, без ярости на всех тех, кто пытался изобразить Рида разочарованным, когда тот умер. Меня там не было, не было и их, но Луиза Брайант была, и только после ее смерти легенду о разочаровавшемся Риде начали раздувать те, кто сами были разочарованы.

И даже сейчас я скорблю, когда думаю о том, как погибли некоторые из моих владивостокских товарищей. Полномасштабная интервенция ударила сначала по Владивостоку и продолжалась там дольше всего. Долго еще после того, как правительство Колчака было свергнуто, а британцы, французы и американцы были широким фронтом выдворены с Дальнего Востока, оставались еще большие силы японцев. И лишь 25 октября 1922 года Советы опять победили и подняли красный флаг над Владивостоком.

Поэтому меня никогда не покидало чувство стыда за роль, которую моя страна сыграла в этом объединенном усилии задушить социализм в колыбели, раз и навсегда, и если я хотя бы немного сумел смягчить вину от того, что я американец, то я уже доволен.

Совершенно очевидно, почему критики и историки изобрели гуманные причины, оправдывающие роль Америки в этой бесчеловечной интервенции и бойкоте нового и еще неопытного социалистического правительства. Ибо суть американской политики с 1918 года и далее отражала продолжающуюся оппозицию коммунизму и ожиданию людьми социальных перемен. Это руководило нашей политикой во время испанской Гражданской войны, во время Кубинской революции и во время всех истинных движений за освобождение в Азии и в Африке вплоть до настоящего времени – до зимы 1961 года.

Жертвы людей, которыми я восхищаюсь и которых люблю в Европейской России и во Владивостоке, лишь побудили меня писать и сражаться против такой политики.

И только смерть одного товарища, о которой я недавно узнал, дезориентировала и на некоторое время парализовала меня. В двадцатых годах я получил письмо от маленького Лифшица. Письмо было веселым, несмотря на японскую оккупацию и дополнительный срок заключения – еще на несколько месяцев, который ему пришлось отбывать во Владивостоке. Много лет спустя, во время моей последней поездки в Советский Союз в 1959 году, я узнал о его судьбе. Кажется, он переехал в Москву после освобождения морских провинций и умер там в 1937 году, став очередной жертвой сталинской чистки.

Я лишь могу сказать, вместе с Лениным, что более интересно жить вместе с революцией и пройти через нее, чем писать о ней 85 .

Я не был ни пророком, ни провидцем; но более дальновидным, чем американцы, которые на каждом критическом повороте истории теряют веру в интернационализм и социализм, а русские люди способны в конце концов сотворить чудо, которое предвидел Ленин. И я верю, что они это сделают.

ЭПИЛОГ

85

Знаменитое ленинское послесловие к его незаконченной работе «Государство и революция»: «Более приятно и выгодно пройти через опыт революции, чем писать о ней» (цитирую по книге Хилла «Ленин и русская революция», е. 111). Он остановился на середине предложения, чтобы принять участие в Октябрьской революции, и так и не закончил этот памфлет, впервые опубликованный в начале 1918 года.

Что сказать о тех годах, что были после? Что произошло с тех пор, как мы с Ридом перебрались с периферии революции в ее неистовый центр и оказались за красными знаменами, трепетавшими на холодном ветру, вместе с людьми, величественно маршировавшими не в ногу, с глазами в которых горела мечта об истинном интернационализме?

Не все годы были для меня такими же беспечными, как тогда, примерно через девять месяцев после того, как я потерял свою рукопись во Владивостоке и начал писать книгу заново в маленьком домике Джона Рида на поросших лесом холмах над рекой Гудзон. Это верно, что я страдал от острой боли – мучил ишиас, и Джон с профессиональными приемами время от времени поглаживал по изнемогавшей от боли спине и ноге. Надежды у нас были возвышенны, в воздухе носилась весна, и мой радикулит не имел значения.

Мы с ним много говорили о России, хотя Джон начал отклонять приглашения, чтобы проводить организационную революционную работу и писать. Когда я спорил с ним, что для меня важнее говорить, нежели писать, раньше, чем страна погрузится еще глубже в интервенцию, и пока есть еще шанс повлиять на правительство, он возражал. Нет, я должен больше писать, он не переубедит меня; слишком мало людей побывали там, я могу обратиться к большей аудитории в печатном виде, и это важнее, чем если я буду просто говорить, кроме того, Робинс теперь выступает против интервенции 86 .

86

После того как Робинс свидетельствовал перед комиссией по правам человека в субкомитете юридической комиссии Сената, генерал Джудсон не только написал Робинсу веселое письмо, поздравляя его, но начал писать другим людям. Среди них был его одноклассник генерал Пейтон С. Марч, начальник штаба армии США в Вашингтоне. Копия пространного письма ему, маркированного «Личное», была датирована 21 мая 1919 года. Говоря о быстрой и правильной оценке Робинсом и Томпсоном большевиков как партии, которая останется у власти в течение критического периода, когда союзники надеются отразить сепаратный мир, Джудсон продолжал:

«К счастью для Америки и союзников, Робинс находился в Петрограде и был человеком именно такого рода. Его враги говорили, что он – социалист. Я верю ему, когда он говорит, что он не социалист, но мне совершенно наплевать, социалист он или нет. Он, конечно, человек, вызывающий огромную человеческую симпатию и очень терпимый к людям, с чьими теориями он не может согласиться». Во время «почти ежедневных разговоров» с «Лениным и Троцким» и «с совершенной искренностью, в той мере, в какой они касались его убеждений», он «уверял большевистских лидеров, что германцы просят слишком многого; что большевики могут получить лучшие условия, чем больше они будут ждать; и что Соединенные Штаты, вероятно, помогут большевикам, если они придут к окончательному разрыву с немцами…». Рукописи Джудсона. Библиотека в Ньюбери.

Вот почему он заставил меня выехать из Кротона, чтобы посмотреть, что я сижу и пишу.

Каждый из нас в то время делал свой выбор. Мой состоял в том, чтобы способствовать пониманию США наших воюющих товарищей и дела социализма, для чего я пытался достучаться до тех, кто еще не был завоеван, главным образом – до людей среднего класса. Рид должен был организовать авангардное движение, чтобы устроить здесь революцию. Для нас обоих, увидевших революцию, все остальное имело второстепенное значение. Поскольку для нас обоих и для мира, если бы он только об этом знал, все должно измениться.

Каждый раз, когда я возвращался в Советскую Россию, меня поражали происходившие там перемены, и вместе с ними приходили головокружительные перевороты в политике. В первый раз я вернулся в 1922 году и оставался до декабря 1927-го. За эти годы я в основном побывал в деревнях, вместе с Люситой Сквайр, которая поехала в Россию в 1922 году, чтобы создать фильм о строительстве для квакеров. Мы познакомились и поженились. Вместе мы объездили множество деревень, часто наезжали в села по отдельности, а затем встречались, чтобы свести воедино наши открытия. Люсита училась на кинематографических курсах, на самом деле она была первой «пишущей девушкой» в Голливуде. Теперь, когда наши кофры иссякли, она бросилась в Лондон, чтобы писать сценарии, чтобы восполнить их.