Путешествие в Закудыкино

– Я это… я верю, верю… просто не совсем так, как вы, – глазки несколько успокоились и приобрели даже некоторый цвет, постепенно наливаясь красным то ли под действием алкоголя, то ли по ещё какой-то неведомой причине. – Ведь это же не запрещено уставом нашего… движения?

– Не запрещено. В наших рядах есть место каждому – и православному, и протестанту, и татарину-магометанцу, и даже атеистам с язычниками. Нас сближает и объединяет одно – любовь к России-матушке и ненависть к врагам её, засевшим в Кремле, планомерно уничтожающим всё русское. Беспощадная ненависть, до полного уничтожения! Ты закусывай, закусывай.

– Так я ведь тоже… – другой руками отправил в рот маленький зелёненький огурчик с прилипшим к его пупырчатому боку колёсиком хрустящего белоснежного лука и потянулся к стоящей на другом конце стола миске с маринованными груздями, пытаясь поймать на вилку один, наиболее мясистый. Коварный, непослушный гриб никак не давался, всё время ускользая и уворачиваясь, но Нычкин, увлечённый борьбой, не собирался отступать, отчего его мягкое место всё время дефилировало вверх-вниз, вверх-вниз, то приподнимаясь, то плюхаясь в объятия кресла.

– Вот я и говорю, – продолжал полковник, не забывая, впрочем, отправлять в рот всё новые и новые дары местной природы, – разные у нас люди, различных вероисповеданий и убеждений. Главное сейчас победить, освободить Россию от ига, а там разберёмся. Возьмём, да и покрестим всех в озере, как князь Владимир киевлян в Днепре, – взгляд полковника скользнул от стола к образу крестителя Руси, а десница самопроизвольно наложила на лоб и грудь крестное знаменье… – А кто не захочет…, убедим, – и тут же стремительным юрким взором от Равноапостольного Владимира к равнокаинному Иосифу. Десница же ещё раз запечатлела на челе крест.

– Я вот смотрю, вы это… тоже… – от пристального внимания другого не укрылись последние слова и действия полковника. Впрочем, они его нисколько не удивили, скорее, успокоили и даже порадовали. Во всяком случае, задница его довольно и даже с некоторым значением заёрзала в мягком удобном кресле.

– Да не елозь ты, бдя маловерная. Не в том месте супостата ищешь. Давай лучше ещё по единой, Мюллер. Твой Штирлиц от тебя никуда не денется, – с усмешкой предложил полковник, снова наполняя до краёв стаканы.

– За справедливость! – провозгласил он и осушил свой стакан, так же стремительно как и предыдущие.

Выпил своё и Нычкин, отчего пытливые глазки его прибавились красненьким, а тело ещё удобнее расположилось в расслабляющем, располагающем к неге уюта кресле. Но пыл бдительности он не умерил.

– Я это… вот смотрю… вы тоже…

– Что? – не понял, или сделал вид, что не понял полковник.

– Ну, это… не совсем православный что ли…

– Это почему же?

– Нет, ну, в храме-то вы серьёзный, степенный, вдумчивый… и на сходе креститесь… молитвы даже сочиняете… и вслух во всеобщее услышание декламируете…

– Ну и что?

– А вот намедни… в бане… крестик нательный забыли на лавке…. Ну помните, когда с этой-то…?

Полковник нисколько не смутился услышанным, только наполнил плохо слушающейся рукой стаканы, проливая хмельную влагу на стол, на соленья, на кабанчика, и встал, придерживаясь за край стола от внезапно нахлынувшей качки.

– За баб! Вставай, бдя бдядливая, за баб стоя!

– Замечательный тост, превосходительство! Просто…, ык…, шикарный тост! Как тебе удаётся…, ык…, всегда так ёмко говорить? Я балдею ваще! – закосевший следопыт, потеряв всякую субординацию и ориентацию в пространстве, встал с третьей попытки. – За баб, мать их так! Ура-а! – залпом выпил свой стакан и, рухнув в кресло, снова ввязался в неравный поединок с груздем.

Наконец, его усилия увенчались успехом, и наколотый на острые зубья вилки гриб поплыл-таки, описывая сложную траекторию в пространстве, от миски к разинутому настежь рту.

– Так кто, говоришь, крестик-то забыл?

С трудом добравшийся до места назначения груздь так и завис в воздухе над нижней челюстью Нычкина. Затем, повисев немного, сорвался вниз и покатился по жиденькой бородёнке, по щегольски подогнанному и отглаженному кителю к ногам, плюхнувшись на грязный пол. В застывшее от неожиданности лицо рыцаря невидимого фронта, не мигая, смотрели суровые, абсолютно трезвые глаза грозного полковника.

– Дык, намедни-то…, с этой… с молодухой-то изволили… париться…, ещё спинку чтоб, говорили, потереть… – заикаясь, пролепетал не вполне протрезвевший опричник.

– Смотри, бдя морковная, обхитрить меня хочешь? Себя обхитришь, – голос старшого был тих и спокоен, а взгляд немигающих глаз теперь выражал твёрдость и решительность, непреклонную волю и хладнокровие льва перед решающим броском. – Как, говоришь, фамилия твоя? Нычкин? Это какого же рода-племени вы будете, господин есаул? Из откудова это вас занесло в наши северные просторы? Какими ветрами надуло? Среди казаков российских такой фамилии я, пожалуй, и не встречал вовсе. А не копнуть ли нам тебя по родословной? Поглубже. Хотя, ни к чему и поглубже, его ведь только тронь, всплывёт.

По налившимся красным глазам есаула было видно, что слова сии не пришлись ему по сердцу, отчего он готов был даже вспылить, не отступая, ответить на атаку другой, более лихой, победоносной атакой. И по всему выходило, что основания для такого контрнаступления у него имеются. Но огненная горячность его взгляда вдруг утихла, глаза снова обесцветились, забегали, заиграли в какую-то им одним ведомую игру и, постепенно наливаясь жёлто-зелёным, сузились в лукавую, для опытного христианского взгляда не предвещающую ничего хорошего улыбку.

– Ваше превос… высокопревосходительство! Господин полковник! Я нет… я ничего такого не имел ввиду…. Между прочим, вы меня неправильно поняли… – залепетали уста, заикаясь. Но глаза, немигающий взгляд жёлто-зелёных кошачьих глаз недвусмысленно говорил о наличии в них мысли и твёрдой, непреклонной воли.

– То-то же, – проговорил полковник, успокаиваясь, привычно доверяя более словам, нежели глазам собеседника.

Он отошёл от стола, неуверенной хмельной поступью прошествовал в красный угол и, запалив от лампадки три специально заготовленные для этого случая свечечки, поставил соответственно одну освящённому Богом князю, другую помазанному царю, третью подсвеченному и подмазанному людским раболепием властелину. А когда, троекратно перекрестившись и пробурчав плохо слушающимся языком здравицы всем троим, обернулся, взору его предстали около десятка простоволосых, обнажённых женских фигур, стоящих в ряд вдоль дальней стены и дрожащих мелкой болезненной дрожью, не то от стыда, не то от страха не угодить, не потрафить взыскательному вкусу начальника.

Внезапно запела скрипка, заплакала медленно и тягуче, оживляя в воздухе фантомы необозримого простора – без единого пятнышка лазоревое небо, лёгкое дыхание ласкового морского бриза, кудрявость виноградной лозы и далёкую, уходящую в расплывчатую синь горизонта остроглавую гряду горной цепи какой-то неведомой, дальней земли. Строй обнажённых красавиц неуверенно, стесняясь каждого своего движения, тронулся с места. Тела плавно и синхронно поплыли в пространстве большой комнаты, словно связанные в одно целое невидимой нитью. Нежная бархатистость их кожи покрылась густой краской смущения, чувствуя на себе будто физическое прикосновение грубый, стремительно наливающийся вожделением и похотью мужской взгляд. Наконец, тела сомкнулись правильным кольцом вокруг полковника.