Пути Господни
Шрифт:
– Как продвигается строительство Ковчега?
– Об этом лучше спросить у ваших коллег журналистов. Каждая строительная площадка облеплена буквально лесом звуко-видео записывающей аппаратуры. Плановое время завершения строительства - полтора года.
– Если отбросить социальный и философский подтексты, по сути дела - это первая, по масштабам и по протяженности, единственная в своем роде экспедиция человечества к звездам.
– Рад, что заметили.
– У каждой экспедиции - своя цель. Каковы ваши цели?
– Разве построение вымученного, выстраданного,
– Все это так, но невозможно же лететь до бесконечности.
– Если повезет - отыщем планету, необитаемую планету с пригодными условиями, создадим колонию, и уже под новым небом, новым солнцем попытаемся сделать то, что не удалось на Земле!
***
Я Рубка Гуговиц – честная женщина, обращаюсь к Вам, Великий Пастырь, как к последней надежде.
Раньше цех пластмасников делал сандалии с широкими ремешками, в каких было удобно ходить. Теперь же они делают с узкими, да еще и на размер меньше. Они мне давят и натирают.
В ответ на мои неоднократные жалобы, руководство цеха отвечает отписками.
Я – честная женщина и труженик Ковчега, и имею свои права. Прошу вас, Великий Пастырь, разобраться лично, наказать виновных и произвести сандалии с широкими ремешками, хотя бы для меня.
Рубка Гуговиц – честная женщина.
– Мам, мам, я такое видел!
Шурика распирало от желания рассказать о происшествии кому-либо.
Это притом, что во время расставания, они с Тимуром клятвенно пообещали хранить тайну.
– Ты где был?
Светлые, обычно поднятые брови матери сурово нависали над голубыми глазами.
– Ну… тут… в одном месте…
Признаться о вылазке в заброшенные сектора, означало получить взбучку. Хорошую взбучку. Не признаться – сохранить тайну. Последнее было выше человеческих сил. Особенно, если человек – семилетний мальчуган.
– В каком месте?
– Мам, мы человека нашли, - неловкая попытка увести разговор от чреватой темы. Чреватой широким отцовским ремнем… с заклепками.
– Человека? – попытка удалась, во всяком случае – пока.
– Ну да, в ящике, совсем голого, но он меня знает, и деда знает… или прадеда…
– Ты где был?
Недолгий миг триумфа.
– Мы его в жилые сектора отвели, - Шурик почти физически почувствовал сладостный миг – сладостный для них, для взрослых – соприкосновения выделанной кожи ремня с собственной, нежной кожей…
– Голого?
– Нет, оделся он.
Что-то в голосе матери… Шурик осмелился взглянуть – узкие брови больше не нависали тенями заброшенных секторов.
– Выдумщик, - произнесла мать.
Призрак ремня таял праздничным мороженым, правда черные изюминки заклепок еще держались.
– Иди в столовую, скажи тете Вознесене, пусть покормит.
– Мам, да я… счас… мигом!
Заклепки последовали, вслед за ремнем, лампы
секторов вновь засияли светлым, ничем не омраченным днем.***
– Доктор, я умру?
– А как же!
– Доктор, а от чего?
– Вскрытие покажет.
– Сестра, может в реанимацию?
– Доктор сказал в Утилизатор, значит – в Утилизатор!
Из сборника «Устное народное творчество»
– … в очередной раз взят под стражу Карих Нульсен – горбун юродивый из секторов текстильщиков. На этот раз при большом скоплении народа вещал о скором сошествии Учителя и конце света.
– Я же велел арестовывать не только горлопанов, но и слушателей! – Авраам Никитченко – Великий Пастырь скривился, правая рука дернулась, начав привычный путь к щеке. Обузданная волей, через силу опустилась на пластиковый подлокотник кресла.
Сказано в Заветах: «И великие имеют слабости малых». Великий Пастырь являл собой живое воплощение священных слов. Второй день у Великого Пастыря болел зуб.
– Слова Пастыря, есть воля Учителя, - склонил голову докладчик. – Слушателей арестовали… сколько смогли.
– Ну и сколько же ваши торопыги-шпионы наловили в этот раз? – Авраам позволил себе заломить седую бровь, что не замедлило сказаться кинжальной болью во всей левой стороне лица. – Десять? Двадцать? – боль, давя и ввинчиваясь, казалось, дошла до самого мозга.
– Восемь, - потупил виноватый взор докладчик.
– Восемь! – взревел Пастырь, почувствовав ослабление воли, боль въелась с новой силой, и глава Ковчега без сил откинулся в кресле. – Восемь? Наверняка, включая стариков и детей.
Докладчик благоразумно хранил молчание.
– И что же вы сделали с арестованными?
Почему он мучится, почему терпит? Чего проще – подняться с кресла, спуститься на два яруса – блок медиков… или нет, вызвать сюда – стоматолога, вместе с его инструментами… При мыслях о стоматологе – страх, иррациональный ужас накатил удушливой, жаркой, как топка Утилизатора волной. Даже боль, испуганным ребенком, забилась в уголок челюсти, вяло напоминая о себе слабым зудом.
– После профилактической беседы – отпустили.
– Отпустили, - кивнул Авраам отчасти довольный победой над болью. – Забылись, подобрели. «Отриньте, бросьте их в топку новой, взлелеянной жизни. Пусть огонь распаляет в вас желания перемен! Если требуется – сожгите вещи. Напоминающие о зле, они – зло!» – вам знакомы эти слова?
– Да, Великий Пастырь.
– В огне, священном огне очищается общество. Удобренные золой, всходят новые, более жизнеспособные побеги! Да, бывало – страдали невиновные, бурьян полют – капуста сечется, но это лучше, чем окончательно зарасти дикими растениями. Размягчились, слушателей мы уже не сжигаем – отпускаем, да что там слушателей – самого зачинщика, еретика!