Пути Господни

Собеседник, или слушатель восседал напротив. Камень недвижимых рук сросся с серой поверхностью стола. Серые кустистые брови были сдвинуты. То ли силою привычки, то ли словами собеседника.

– Некоторые, как например, Махо, или Несторий захватили целые сектора. Именно захватили. Выселили инакомыслящих, установили что-то вроде контрольных пунктов, никого не пускают… Как ты думаешь, чем они там занимаются?

Единственным ярким пятном в комнате, была синяя куртка, небрежно брошенная на кровать, позади бровастого.

– Пол года назад бастовали химики, потом эти – металлурги, - слово было выдавлено не без труда, - я не говорю за себя – без новой одежды так сяк можно перекантоваться, но что случиться, если забастуют аграрии…

Кусты бровей неожиданно разошлись.

– Подумай об этом, - кивнул ушастый. – Теперь еще недавний смертельный случай. Пока только один, пока…

Лампы отбрасывали маслянистые тени и брови начали медленно сходиться.

– Скажи, брат, - ушастый старательно отводил взгляд, - мы знаем, или можем узнать, где собираются, э-э-э, зачинщики волнений, существует ли способ как-то… отделить данные сектора, или скорее комнаты, ведь все управляется электроникой, а всем известно, кто повелевает электроникой. Если мы возьмем лидеров, так, чтобы не пострадали остальные… наши сторонники в химическом цехе уже работают над неким соединением… подачей воздуха, ведь тоже управляют техники…

Брови разошлись, даже поднялись, слушатель впервые взглянул на говорящего. Прямо, в упор, зрачки глаз завертелись острыми буравчиками.

– Не ради меня, даже не ради взглядов – моих и сторонников. Ради общего блага! Идеи Учителя, сам Ковчег не должен погибнуть, погрязнув в междоусобных сварах! Ради человеколюбия, наконец!

Брови опустились, вновь заняв привычное место у переносицы.

***

Всяк про себя, а Учитель про всех.

Из сборника «Устное народное творчество»

– Осторожнее голову, здесь балка.

– Думаешь, я не вижу?

– Не знаю… темно.

По мере удаления, гул праздника затухал догорающей свечой, сменяясь звенящей тишиной.

Тишиной заброшенных секторов.

В сочетании с синюшными потемками – холодящее сердце зрелище.

– Смотри под ноги.

– Сам смотри!

Молодые люди пробирались лестницами, переходами и площадками заброшенных секторов.

Парень и девушка.

– Кажется, сюда, - невысокий, крепкий парень почесал ежик остриженных волос.

– Не полезем, не узнаем, - девичье тело перегнулось и первым юркнуло в округлый лаз, темнеющий в метре от пола.

Вздохнув, парень последовал за спутницей.

Они не ошиблись, это было именно то отверстие.

С небольшой площадки, сквозь широкое окно, открывался величественный вид на… звезды.

– Как красиво!

Словно в первый раз, Рената отступила, нащупав спиной спасительную твердь стены.

– Очень, - Брайен Гайдуковский снова взлохматил ежик волос. Звезды удостоились лишь мимолетного взгляда юноши.

– Брайен…

– Да, Рената.

– Тебе никогда не говорили – у тебя очень красивые глаза.

– Говорили, это от деда…

– И ты ими бессовестно пялишься!

– На кого?

Девушка оторвалась от звезд, посмотрела на юношу. Взгляды встретились…

Волны – жара и холода окатили юношу. Одновременно. Он словно был здесь, и вместе с тем, воспарив, душа сторонним зрителем наблюдала картину.

Вот он стоит.

А вот делает шаг.

Малюсенький шаг.

Вперед.

Как зеркальное отражение, девушка повторяет его движения.

Еще шаг.

Еще.

Душа вернулась в тело, как раз перед тем, как губы молодых людей слились в самом первом, самом жарком, самом запоминающимся и самом долгожданном поцелуе.

– Я люблю тебя, - когда губы вновь обрели возможность говорить, произнесла девушка.

– Я люблю тебя, - эхом заброшенных секторов повторил парень.

Звезды за стеклом – невольные свидетели, равнодушно взирали на зародившееся перед их глазами чувство.

***

Я – инвалид второй группы, потерял здоровье и палец на фабрике, в связи с этим не могу резво бегать, как молодые. Отсюда, на казни вынужден находиться в задних рядах, откуда ничего не видно и не слышно. Прошу Совет Церкви с оглядкой на подорванное здоровье и заслуги перед Ковчегом, выделить мне персональное место у огорожи, дабы, как всякий истинный сын Матери Церкви, я мог во всех подробностях лицезреть мучения проклятых еретиков.

С уважением Аристарх Громов – труженик и инвалид.

Толпа напирала. Особенно старались позадистоящие, мужественно отвоевывая пяди Майдана. Как раз этих, нескольких сантиметров им катастрофически не хватало до лучшего обзора.

Давление увеличивалось в геометрической прогрессии. Первый ряд, вжатый в решетку ограждения, с трудом проталкивал воздух в стиснутые легкие.

Но они не жаловались. Более того, они специально пришли. Сюда, за несколько часов до экзекуции, ради общепринятого удовольствия с трудом дышать, распластанным на прутьях.

За решеткой мужественно переминалась с ноги на ногу Армия Веры. Юношей отбирали с шестнадцатилетнего возраста, отдавая предпочтение физически крепким, высоким парням. Служба была почетна, единственным на Ковчеге, им разрешалось носить оружие – упругие дубинки с рукояткой на боку. Не удивительно, что носы молодых людей задирались много выше их немаленького роста.

Потные руки мяли мокрые рукоятки. Сегодня молодым людям – единственный раз в неделю – было страшно. Воскресенье – время аутодафе.

А ну как ограждение не выдержит?

За решеткой не люди – толпа.

Организм, да, состоящий из клеточек-человеков, но в единении, как вещество из молекул, обретший новые свойства.

Тысяча глоток взвыла – одновременно, связанная невидимыми нитями, - на возвышение начали выходить члены Трибунала. Важные, в цветастых праздничных сутанах. Холодные глаза впились в толпу, и Зверь распался на составляющие. Глаза хирурга, отсекающего опухоль, глаза мясника, привычно выбирающего с какой стороны срезать лучший кусок.