Пятнадцать суток за сундук мертвеца

От Клавдии сильно пахло водкой. Видимо, они неплохо посидели с Ефимом. Переместив взгляд на предмет в руках сестры, я нахмурилась. Кажется, мне известно, что это такое, но на всякий случай уточнила:

— Это что?

— Ик... Полотно Ефима. А это кто?

Я оглянулась. За спиной стоял Прохор и близоруко щурился.

— Это Проша, мой знакомый. А это Клавдия, сестра моя. Так, приличия соблюдены, и теперь ты, Клавдия Сергеевна, ответь: неужто ты еще один шедевр у Фимы приобрела?!

Клюквина крепче прижала к груди бесценную вещь и согласно мотнула головой. Мне, признаюсь, стало немного не по себе: чего доброго Клавдия всю квартиру увешает Фимиными шедеврами. Клавка отлепилась от стены, икнула и крикнула:

— Эй, как тебя там, Гаврюша! Помоги даме домой войти да картину прими. Совсем никакого воспитания!

Прохор засуетился, перемещая сестрицу в родные стены, я же тем временем выдрала из Клавкиных рук картину, сняла с нее простыню и похолодела: ни дать ни взять нашествие инопланетян на Землю! Такого количества ядовитой зелени я еще не видела.

— Афоня, — раздался из комнаты голос Клавдии. — Где моя картина? Тащи ее сюда.

Когда я вошла в комнату, зрелище, представшее моим глазам, умиляло: Клавка сидела на диване, а Проша, сосредоточенно сопя, стягивал с нее сапоги.

— Ну, и что вы думаете об этом? — сестра махнула рукой на картину.

— Барахло, — последовал категоричный ответ с моей стороны.

— А в этом что-то есть, — задумчиво протянул Прохор, оторвавшись на минуту от Клавкиных сапог.

Клюквина сфокусировала на мне взгляд и торжествующе произнесла:

— Вот видишь! Гаврюша зря говорить не будет. А ты, Афоня, деревня деревней...

— Вообще-то, я Прохор, — робко поправил парень.

— Какая разница, — махнула рукой Клава, — главное, что ты в искусстве разбираешься. Будешь моим персональным консультантом, а то моя сестренка только о пиратских кладах и думает!

Почему-то захотелось треснуть Клавке по шее. Раз уж напилась, то молчи, зачем же язык распускать?! Кольку моего длинный язык до могилы довел. Стоит ли подвергать себя, а заодно и меня необоснованному и совершенно бесполезному риску? Ведь как ни крути, а Прошу я знаю всего два часа, а сама Клавка — и того меньше. Я поспешно перевела разговор на другую тему:

— А как называется данный шедевр?

— О! По-моему, гениальное название! «Забастовка шахтеров». Я спрашивала у Ефима, есть ли у него «Забастовка учителей», но увы... Впрочем, он обещал нарисовать.

Я вздрогнула: если уж шахтеры такие зеленые, то какие будут учителя?! Клавдия еще что-то бормотала, но все тише и тише и вскоре замолчала совсем.

— Уснула, — шепотом сообщил Проша и заботливо переместил Клюквину в горизонтальное положение. Придется ждать, пока сестрица проспится. Надеюсь, что результатом ее встречи с Ефимом стала не только «Забастовка» и тяжелая степень опьянения! Я глазами указала Прохору на выход, подняла с полу брошенную куртку и сапоги и тоже покинула комнату.

В коридоре смущенно топтался Прохор. Было видно, что уходить ему совсем не хочется.

— А можно мне еще чашечку чая? — робко спросил он, близоруко прищурив здоровый глаз.

Мне тоже не хотелось оставаться одной (спящая Клавка не считается), поэтому я милостиво согласилась.

Проша ушел, когда часы показывали четверть девятого. Стараясь не шуметь, я навела порядок на кухне и на цыпочках прошла в комнату, где спала Клава. Однако она не спала, а бессмысленно таращилась в потолок, изредка издавая сдавленный стон.

— Афоня, дай водички... — слабым голосом попросила Клюквина. — Во рту настоящая Сахара.

— Алкашка, — покачала я головой, выполнив просьбу сестры.

Клавдия уселась на диване и болезненно сморщилась:

— Ой, голова моя-а-а!

— Ага. Она и по трезвому у тебя слабенькая, а уж после водки... Ты хоть, кроме шахтеров, что-нибудь полезное принесла?

— К-каких шахтеров?

Я указала на картину. Клавка пару минут таращилась на нее, потом тихо ойкнула и закатила глаза.

— Белая горячка... — прошептала сестра. — Вот, уже зеленые человечки мерещатся!

— Это и есть шахтеры, — пояснила я. — Они бастуют. Ефим обещал еще и забастовку учителей нарисовать.

Клюквина издала протяжный стон и повалилась на диван. Уже второй раз за сегодняшний день мне пришлось оказывать первую медицинскую помощь. В Клавкином случае это были две таблетки растворимого аспирина, полное погружение в ванну и чашка крепкого куриного бульона.

— А высокий блондин с одним глазом был? — с надеждой спросила Клавдия, постепенно возвращаясь к жизни.

— Блондин был. Это Прохор. Он сапоги с тебя снимал.

— Да?! А почему у него один глаз? И откуда он взялся?

— Он из троллейбуса, но о нем потом. Что ты у Ефима узнала?

Клавдия заерзала на стуле, старательно отводя глаза.

— Ну... что узнала? Адрес дачи узнала... Кажется.

— Как это кажется? Узнала или нет?!

— По-моему, я его куда-то записала... Вот только куда?

Клавдия поднялась и вышла. Я нетерпеливо постукивала по полу ногой. Ну, Клавдия! Напилась до полной амнезии. Раньше подобного за ней не наблюдалось.

— Нашла! — радостно сообщила сестра и разжала кулак. Там обнаружилась скомканная бумажка. Клавдия ее старательно разгладила и принялась внимательно изучать.

— Ничего не понимаю! — досадливо сморщилась она. — Что за ужасный почерк?! Китайские иероглифы и то понятнее, ей-богу!

Я отобрала у сестры бумажку. Почерк-то точно был Клавкин, уж мне, как литератору, ежедневно проверяющему тетради, можно поверить! Но написано было, мягко говоря, неразборчиво. Я напряженно всматривалась в каракули, а Клюквина лишь сочувственно морщила лоб и негромко повторяла:

— Спокойствие, Афанасия, только спокойствие. Ты справишься, не привыкать. Балбесы твои еще не так пишут.

Ее бормотание не помогало, скорее, наоборот, сбивало с толку и мешало сосредоточиться. Наконец мои усилия были вознаграждены: из каракулей постепенно сложился адрес.

— Так, я поняла, — торжественно оповестила я. — Малаховка, улица Жукова, только дом непонятно — то ли 16, то ли 26...

— Точно, 26! Я еще подумала, как наша квартира. У нас ведь номер квартиры 26, — радостно сообщила Клюквина и вопросительно посмотрела на меня: — Поедем?