Радость и страх

– Укротит?

– Ну да, с младенцем она попритихнет, это как пить дать.

И предсказание его сбывается. Через полгода у Табиты рождается сын; и на том все разговоры о концертных ангажементах кончаются или откладываются на неопределенное время. А пока решено: она вернется в Лондон и будет жить в квартире, которую предоставит ей Стордж.

Квартира уже готова. Мало того, снять ее, тоже по превосходной идее Джобсона, удалось, дав отступного прежнему съемщику, прямо над квартирой самого Джобсона на Вест-стрит, возле парка.

– Сможете там бывать, когда скажете, что идете ко мне, - говорит Джобсон, - а кроме того, я смогу приглядеть за малюткой на случай, если она вздумает выкинуть какой-нибудь фортель. Впрочем, такой опасности, по-моему, нет.

И пока они в назначенный день ждут Табиту, он подбадривает Сторджа: Девочка она хорошая. Вы сами подумайте - не захотела отделаться от ребенка. Все дело в том, Фред, что она получила строгое воспитание. Она, можно сказать, из благородных, а это в конечном счете всегда к лучшему. Поначалу обходится дороже, но на поверку надежнее. В таких случаях важен характер, да, вот именно, характер.

23

Стордж в пятьдесят три года - человек, проживший безупречно респектабельную жизнь. Он всегда был богат (капитал его вложен в оптовую торговлю бакалеей); он удачно женился и имеет двух дочерей. И все было бы у него хорошо, если бы он по примеру другого богатого дилетанта не пристрастился вместо гольфа к искусству.

Его супруге в детстве внушили, что любить искусство похвально, но, к несчастью, она осталась верна своим ранним вкусам, в то время как Стордж шел от Россетти и Рескина к Уистлеру и Суинберну, а от них к импрессионистам; И миссис Стордж презирает такое непостоянство, эту погоню за последней модой. А уж Бердслей, последнее увлечение Сторджа, не вызывает у нее ничего, кроме отвращения. Она резонно спрашивает, что хорошего может быть в искусстве, каждый штрих которого дышит порочностью.
– Как оно может быть хорошим, - спрашивает она мужа, - если оно учит злу?

И Стордж не может ей это объяснить. Он отвечает только, что у нее устарелые взгляды, чем еще больше роняет себя в глазах этой сугубо нормальной женщины.

Обе дочери тоже воспитаны в презрении к отцу, так что в лоне семьи ему не у кого искать сочувствия. А это, естественно, толкает его на крайности. Страсть к тому, что он называет открытиями - поиски новых, еще не оцененных талантов, - стала движущей силой его жизни. Она заменила ему скачки, коллекционирование, азартные игры, охоту в джунглях; без нее он бы погиб со скуки. И конечно, чем больше росла эта страсть, тем меньше ее поощряли дома. Уже лет десять, как он охотнее принимает своих оборванных или пьяных протеже в квартире Джобсона.

Джобсон, давнишний друг, которого миссис Стордж терпеть не может за вульгарность и дурное влияние на ее мужа, только рад предоставить свою квартиру для содействия артистическим начинаниям Сторджа, а теперь и его страсти к Табите.
– Раз она вам нравится, старина, - сказал он однажды, за чем же дело стало? Я почти уверен, что она не откажется. Поселите ее в холостой квартире.

Стордж тогда покачал головой с печальной улыбкой.
– Это не для меня, Джобсон. Не такой я человек.

– А зря. Это как раз то, что вам нужно.

"Поселить ее в холостой квартире". Эта мысль преследует Сторджа, как видение недосягаемого блаженства, как нечто слишком захватывающее, слишком опасное. Но Джобсон только смеется над его страхами; он называет людей, и весьма уважаемых, которые содержат любовниц, - да что там, он сам с восемнадцати лет имел на содержании множество женщин. Он не отстает от Сторджа, и наконец какими-то неисповедимыми путями тот оказался на пороге самого невероятного в его жизни приключения. Он будет владеть этой красотой, этим живым произведением искусства, этой женщиной, которая не только волнует его чувства, но и пленяет его своей симпатией и восхищением.

Но сейчас он весь дрожит - минуты тянутся, а ее все нет. И он с облегчением говорит Джобсону:

– Теперь уж не приедет. Раздумала.

Джобсон качает головой.

– Не может она раздумать.

Стордж беспокойно переступает с ноги на ногу.

– Да, пожалуй. Жестокая это штука, Уолли.

– Жестокая? Ничего подобного. Да вы, если хотите знать, ее спасли. Только ведите твердую линию. Держите ее в узде, голубчик. Она молода, но уже хлебнула горя. Не торопите ее, пусть свыкнется со своим положением. Ведь ваше-то дело верное. Рано или поздно она у вас будет по струнке ходить. Она же понимает, кому всем обязана.

24

Громкий звонок в дверь. Новая горничная, нарядная, молодая, но уже вышколенная, идет отворять. По лицу Сторджа разливается зелень, по лицу Джобсона - легкий румянец. И в квартиру вплывает незнакомая молодая женщина, одетая во все французское, с новой посадкой головы, новым лицом, новой походкой, даже новой фигурой, а за ней - шотландка, рослая и костлявая, как тюремная надзирательница, с младенцем на руках.

Эта новая Табита, гордо вскинув голову и даже не поздоровавшись со Сторджем, спрашивает новым голосом, холодным и повелительным:

– Будьте добры, как пройти в детскую?

Джобсон бросается показывать дорогу, Табита и нянька скрываются в детской.

После долгого ожидания Джобсон убедился, что эпизод окончен, и говорит Сторджу, который, уже обретя почти обычный цвет лица, сидит, скорчившись в кресле: - Ну вот, все в порядке.

– В порядке?

– Ага. Влетела птичка в клетку. Теперь смелее.

Он уходит, а Стордж в тоске и страхе прислушивается к плачу ребенка и резким замечаниям шотландки.

Потом он тоже уходит - украдкой, как вор.

Но на следующее утро, едва он приехал к себе в контору, ему подают записку: "Дорогой Фред! Вчера вода для ванночки была совсем холодная. Прошу Вас, займитесь этим немедленно. Табита Бонсер". И всю ближайшую неделю он ведет переговоры с водопроводчиками и разыскивает патентованные сушилки для полотенец.

На его предложение, высказанное крайне робко, - купить Табите несколько платьев, которые, как ему кажется, больше подошли бы к ее хрупкой внешности, чем парижские модели, - она отвечает отказом. И негодует, получив от него в подарок браслет.

Наконец она соглашается принять от него новое платье - только для того, чтобы поберечь парижские туалеты, - но надевает его так неумело, что он вынужден призвать на помощь горничную.

И к гостям его она выходит лишь изредка. Он-то мечтал, как будет показывать друзьям свое новое сокровище, свою бердслеевскую женщину. Он придумал, что будет водить ее в тихие, почтенные рестораны, где его старые приятели - ученый филолог Гриллер или критик Дьюпарк - смогут познакомиться с его другом, прелестной молодой вдовушкой миссис Бонсер, а затем провести вечер у нее дома. Но раз за разом, когда все уже устроено, Табита подводит его, ссылаясь на недомогание ребенка. Если он решается ее упрекнуть, она в сердцах возражает: - Не могу я выезжать в свет, когда Джонни болен.