Радость и страх

Табите двадцать шесть лет, на пять лет меньше, чем Бэрну; но в ее глазах он - ребенок. А милый полковник, как славно он рассказывал про тигров! Она улыбается снисходительно и грустно, словно вспоминая какой-то тропический остров, где безгрешные, незлобивые люди живут восхитительно просто, но почти полностью отрезаны от всего, что можно назвать жизнью, от реального мира, в котором происходят важные события. "Нет, я заставлю Роджера понять, что он просто не может нас сейчас бросить". И Сэнком уже снова забыт.

42

С Мэнклоу она добивается крупного успеха. Он выражает готовность пойти на компромисс, даже не ущипнув ее за руку и не погладив по голове. Он истратит на политические статьи только двести фунтов и напечатает два новых сонета Буля при условии, что будет официально значиться редактором. Стордж в отчаянии. Он кричит на Табиту: - Ты переметнулась к врагу!

Табита понимает - это жестоко с ее стороны, но раскаиваться ей некогда. Через два дня - званый вечер по случаю выхода пятнадцатого номера, и нужно, чтобы Мэнклоу на нем был, иначе о его отставке станет известно. Она улещивает Сторджа, а сама думает: "Бедный старик, в трудную минуту он только все портит, совсем помешался на своем искусстве".

И правда, Стордж уступает всего за два часа до приезда гостей. Табита звонит Мэнклоу, выслушивает его поздравления, думает: "Слава богу, уладила". У нее болит голова, расходились нервы. Надо прилечь отдохнуть. Она еще не привыкла к темпу своей лондонской жизни. Тысячи неотложных проблем ждут ее решения. И проблема Бэрна в их число не входит - она уже знает, что не выйдет за него замуж. Ей уже непонятно, как она вообще могла мечтать о браке с таким желторотым птенцом. Она думает: "Сегодня же пошлю ему телеграмму. Написать можно потом, это несложно. А вот что мне делать с Булем? Нельзя ему больше жить в детской, тем более если начнутся затруднения с Джонни".

Из Халлитон-Хауса поступили сведения за первую половину триместра. Учитель сообщает, что мальчик ленивый и трудный. "Товарищи у него есть, и по дому он как будто не скучает, но к дисциплине, видимо, не приучен".

Как это понимать?
– недоумевает она. Правда ли Джонни плохой мальчик или глуп тот, кто это писал? Просто голова идет кругом. Французские часики на столе тоненько бьют семь раз, и она вскакивает. "О господи, пора одеваться". Она сует ноги в ночные туфли и звонит.

"Кто сегодня должен быть? Не устроил бы Ринч сцену из-за рисунков Доби"...
– Да, войдите.
– Это постучала горничная.
– Посоветуйте, Беннет, что мне надеть? Кажется, ничего подходящего нет, а случай-то парадный.

И два часа спустя, стоя перед камином в гостиной в ожидании первых гостей, она сжимает руками виски и в который раз задается вопросом: "А почему бы ему и не быть плохим? У него с самого рождения жизнь шла ненормально".

Вдруг дверь отворяется - это Джобсон в ярком костюме толстой шерсти. Он тоже изменился, лицо грубое, красное.

– Привет, малютка. Вы прелестны. Фред здесь?

– Одевается.

– Вот и хорошо.
– И, подойдя к ней вплотную, шепчет: - Он здесь, у меня внизу. Я его задержал.

– Кого?

– Б. Вы разве не получили моего письма? Где вы вообще пропадали? Что за секреты? Я вам и открытку послал.

– Но кто у вас там внизу?

– Да Бонсер, малютка, Бонсер собственной персоной. Только что из кутузки.

Табита оторопела. Переспрашивает еле слышно: - Из тюрьмы?

– Так точно. Отсидел шесть месяцев за то, что фабриковал фальшивые бумажки. Да вы не тревожьтесь. На сегодняшний вечер я его обезвредил. Надо только решить, как быть дальше. Способен он наскандалить?

– Я его не видела больше семи лет.

– Послушайте моего совета, малютка, если он станет вам досаждать, обратитесь в полицию. Вы полиции не бойтесь. В таких случаях это наилучшее средство. Уверяю вас, они там порядочные люди.

Табита, все сильнее волнуясь, твердит про себя: "Нет, я к нему и близко не подойду. Это было бы безумием".

Джобсон треплет ее по плечу.
– Ладно, я его спроважу.

– Нет, погодите.

– Надо полагать, он отец вашего мальчонки?

– Да, и кроме того...

– Вот что, малютка, вы не спешите. Подумайте. Может, лучше не рисковать.

Но Табита взяла себя в руки.
– Нет, я с ним повидаюсь. Ничего он не сделает. Я этого не допущу.

Ее решительный тон подействовал на Джобсона. Он пропускает ее вперед. Конечно, раз вы уверены. Вам лучше знать, чем это для вас пахнет.

А Табита еще ничего не обдумала. Она чувствует, что совершает неимоверную глупость, но что это необходимо.

Дверь в квартиру Джобсона приоткрыта, в первой комнате за столиком сидят Бонсер и Буль, и перед ними стаканы.

Бонсер встает, и при виде его Табита в первую минуту слова сказать не может. Он страшно худой, весь серый, синие глаза стали больше и выцвели. Но это глаза Джонни.

– Ты что, Тибби, не узнаешь меня?
– Он берет ее за локоть.
– Ни чуточки не изменилась. Все такая же молодая и красивая. Вот что значит спокойная жизнь.

Табита отступает, и вдруг у нее срывается вопрос: - Ты получил мое письмо из Франции? Или не удосужился прочесть?

– О чем ты. Пупс? Когда ты мне писала? Ах да, ведь у тебя кто-то родился.
– Бонсер явно гордится своей памятью.
– Ну, как она? Надеюсь, вся в тебя?

– Это мальчик. И не такой уж маленький.

– Ну конечно. Сколько лет-то прошло - пять, семь, восемь? Но ты бы выпила. Глотни чего-нибудь, не пожалеешь.

– Мне, пожалуй, лучше уйти, - говорит Буль, сконфуженный тем, что стал свидетелем столь интимного разговора.
– Я могу посидеть на лестнице.

– Мне некогда, - строго произносит Табита.
– Я жду гостей.

Бонсер наливает в стакан чистого виски и сует ей в руку.
– Да на тебе лица нет, Пупс. Выпьем-ка за прежние деньки. Хорошо мы с тобой пожили. Я это время никогда не забуду. Глупые были, что и говорить. И денежки у тебя так и летели, но я за это на тебя не обижался. Что ты знала о жизни? Смех, да и только, как ты за ту первую неделю просветилась. Что ни говори, а старосветское воспитание девушке на пользу. Если что и может удержать ее на верном пути, так это религия, всякий там ад и вечное проклятие, да еще хорошие манеры. Ты куда отдала нашу малышку? Ее бы в монастырскую школу...

– Я же тебе сказала, Дик, это мальчик. Его зовут Ричард Джон.

– Мальчик? Вот умора, только что была девочка.
– И, зорко глянув на Табиту, продолжает: - Я рад, что мальчик. Да, мальчик лучше. Хотел бы я его повидать. Он уже в школе?

– Конечно. В закрытой школе. Только что начал латынь.

– И правильно. Для мальчика классические языки - самое милое дело. А сынишка у нас должен быть умный - в моей семье ума не занимать стать.

Табита думает: "Ему и дела нет до Джонни".