Радость и страх

– Добрый вечер, миссис Бонсер. Вы в самом деле были знакомы с Бердслеем?

– Нет, я всего один раз его видела.
– Тон ее означает, что Бердслея она ценит не так уж высоко.

– Миссис Бонсер, прошу прощения...
– К ней подлетел какой-то восторженный юнец.
– Я так мечтал с вами познакомиться. Видите ли, я пишу диссертацию об эстетском движении.

– Но разве можно назвать это движением?
– Табита смотрит на юного энтузиаста с удивлением и грустью.
– Разве это так важно?

– Это необычайно важно. Это была одна из наших великих революций, она разрушила Бастилию викторианства.

– И, вдохновленный идеей этого разрушения, он рисует вереницу героев, вступавших в бой с тиранией: Моррис, бичующий стяжателей, Патер и Саймондс, подрывающие мораль филистеров, Стордж и Буль, освобождающие плененные души из темных узилищ.

– Но мистер Стордж принадлежал к англиканской церкви, - говорит Табита.
– И он очень восхищался старой королевой.

– Ах, это в высшей степени интересно.

Однако Табита, притворившись, что увидела знакомого, уже направилась к двери. Ей больше невмоготу вести эти ерундовые разговоры. Она еще во власти того безотчетного ужаса, который вселили в нее улыбочки Мэнклоу. От них осталось чувство неуверенности и страха, точно все ее представления о жизни оказались обманом, точно она видела сны и вот пробудилась.

Дойдя наконец до двери, она вдруг чувствует, что ее взяли за локоть, слышит пронзительный голос: "Миссис Бонсер, миссис Бонсер!" - и оборачивается резко, почти грубо.

Перед ней стоит румяный человечек лет шестидесяти с лишком, на нем брюки в полоску и короткий черный пиджак, широкий, точно с чужого плеча.

– Вот это повезло так повезло!
– Он хватает обе руки Табиты костлявыми лапками и долго трясет.
– Поймал-таки вас, на самом кончике. Решили сбежать? Я тоже. Ну и кунсткамера! Вечера у Ринча настоящий бедлам, иначе не назовешь. С тех пор как пришло к власти новое правительство, он себе друзей в желтых домах набирает. Едем вместе.

– Простите, но...

– Нет, вы меня не помните. Это неважно. Разве всех упомнишь? И письма моего не прочли. Голлан, Джеймс Голлан.

Табита припоминает, что так звали богатого заводчика, которого Стордж пытался привлечь к финансированию "Бэнксайда". И, радуясь, что имеет дело не с писателем и не с эстетом, она отвечает уже более любезно: - Да, конечно, вы мне писали относительно каких-то рисунков... наверно, Доби.

– Доби, Доби? Нет, вы хотели познакомить меня с каким-то сочинителем. Но скажу вам по чести, миссис Бонсер, эти певчие птички Фреда Сторджа меня не пленили. Я решил лучше заняться розами. Приезжайте посмотреть мои розы. Есть редкие экземпляры. Черная роза. Первая в мире.

– Я бы с удовольствием, но сейчас мне...

– Бросьте, к чему откладывать. Колымага моя у подъезда.

Тут рядом с ним возникает миниатюрная молодая женщина, очень бледная, с высоким лбом, уже прочерченным беспокойными морщинками. Протягивая Табите руку, горячую и почти такую же сухую, как у отца, она представляется: Миссис Стоун.
– И продолжает торопливо и нервно: - Прошу вас, не отказывайтесь. Папа обожает показывать свою новую розу. Не правда ли, розы - такое милое увлечение?

Голлан фыркает.
– Они все придумывают мне занятие на то время, когда я уйду на покой. Как будто я сам себя не сумею занять.

– И опять сжимает ее локоть.
– На десять минут, ну на пять... Ага, уговорил.

С неожиданной силой он направляет ее к дверям. Такое обращение ей не по вкусу, но она и ахнуть не успела, как уже сидит в колымаге, которая оказалась огромным новым "деймлером".

– На покой, на покой, - ворчит Голлан.
– Не надо мне на покой.

– Но, папа!
– восклицает миссис Стоун.
– Ты же знаешь, что говорят доктора.

– Доктора, доктора, они что угодно скажут. Тебе одно, мне другое.

Табиту привезли в просторный особняк, обставленный в разнообразных стилях. В гостиной на втором этаже ей показывают четыре розы в хрустальном кувшине.

– Выращены в Сассексе. Я там новые сорта вывожу. Вот, глядите. Эта получит все медали. Черная Голлана.

Табита восхищается. Ей-то кажется, что роза красная, темно-темно красная, но говорить этого, пожалуй, не следует - у цветоводов свои понятия о колерах.

– А вот эта, миссис Бонсер, получила медаль в прошлом году.
– Он указывает на еще одну темно-красную розу, чуть другого оттенка.
– Мы уж хотели назвать ее Синяя Голлана, но решили сделать ее еще посиней и пустить на выставку как черную.

– Она и правда синяя, - вежливо удивляется Табита.
– Совсем синяя.

Человечек в восторге.
– Вы приезжайте к нам в Хэкстро, поглядите их в грунте. Хотите, поедем сейчас? Всего-то полчаса. Погостите у нас.

Табита, пораженная таким напором, находит отговорки, прощается и наконец уезжает домой. Но на следующее утро Голлан по телефону приглашает ее в ресторан. А после завтрака в театр.

Еще через день он заезжает за ней в Кедры и везет в знаменитый розарий, а оттуда - пить чай в особняк на Портленд-плейс. Здесь ее принимает миссис Стоун. Предложив гостье вымыть руки, она уводит ее в небольшой будуар и, с тревогой вглядываясь в нее, произносит: - Он, кажется, уже пригласил вас в Хэкстро? Хочу вас предупредить, что последнее время нас очень беспокоит состояние его здоровья. Он годами переутомлялся, кровяное давление ужасное, в любую минуту он может умереть от удара.
– И, метнув на Табиту отчаянный взгляд, добавляет негромко: - И мы не хотим, чтобы кто-то этим воспользовался.

Тут ее прерывает другой голос: - Энни, Энни, ты думай, что говоришь.

"Табита, еще не успев обидеться на этот неожиданный выпад, оглядывается - за ее креслом стоит лысый толстяк лет пятидесяти в костюме из грубой шерсти.

Толстяк пожимает ей руку.
– Стоун, рад познакомиться. Вы не слушайте мою жену. Дело в том, что ее очень волнует здоровье сэра Джеймса.

– И вовсе не это, а вся ситуация в целом.

– Какая именно ситуация?
– спрашивает Табита.

Выясняется, что Стоуны до смерти напуганы. Голлан два года как овдовел и с тех пор уже предлагал руку и сердце трем женщинам.
– Леди Бингуэлл он делал предложение всего месяц назад, но, к счастью, она наотрез отказалась жить в деревне.