Радость моя, громкоголосая

— Отпусти, видеть тебя не хочу! — несмотря на обиженный тон, она меня не отталкивала, а как-то нечаянно обняла за шею. Я чуть отстранился, заглядывая в заплаканные глаза:

— поверь мне, пожалуйста, родная: мне никто не нужен, кроме тебя. Нора наглая, как все волчицы, но она уже оставила меня в покое, потому что поняла, что своего не добьётся.

— Но-о-ора…, - с ехидцей протянула Аллочка, — иди, трахайся со своей Норой, мы и без тебя проживём! — она оттолкнула меня и отвернулась к стене. Сзади тихо скрипнула дверь, и я понял, что Софья ушла. Я лёг головой на её подушку, потёрся щекой о волосы, пахнущие сладко и щемяще, с примесью запахов какой-то дезинфекции: — никуда я не пойду, любимая, как бы ты меня не гнала. Ты и наши дети — вот моя жизнь и моё счастье. Вы-то без меня проживёте, а вот мне без вас не жить. Пожалуйста, прости меня, ведь моя вина только в том, что я сразу не смог нагрубить женщине. Думал, она поймёт по-хорошему, но нет, не поняла. Не сердись, а? Я соскучился, Алла… — Я тихо целовал волосы на затылке и жалобно вздыхал.

— Подлиза! — она повернулась ко мне, ехидненько улыбаясь.

— Ага, — послушно согласился я, радуясь в душе, что гроза миновала. — Можно мне сына посмотреть?

— Посмотри, только он спит.

Я на цыпочках подошёл к кроватке: парень и вправду был большой, гораздо крупнее наших первых детей. Красненькое личико, плотно закрытые глазки…

— Красивый, правда? — моя Радость выжидающе смотрела на меня, и я, почти не покривив душой, согласился:

— очень! Ох и большой волчара будет!

— Тьфу на тебя, Олег! Кто про что, а вы всё про одно!

Я наклонился к ней и поцеловал розовые сладкие губы: — что поделаешь, милая, такие уж мы есть. Тебе больно? Шов, наверно, болит?

— Ах, да. Вот, смотри, тебе противно, наверно? — Она откинула одеяло и задрала рубашку. Я глубоко вздохнул, сдерживая дрожь. Любимое тело, обнажённое, будоражаще пахнущее, с чуть прикрытым кончиком одеяла желанным сладким местечком… Я громко сглотнул и услышал, как смешливо фыркнула моя Радость: — алё, гараж, ты меня слышишь или нет?

Не отвечая, я опять опустился на колени перед постелью. Осторожно касаясь губами шелковистой кожи, с наслаждением принялся покрывать поцелуями живот, медленно опускаясь вниз. Аллочка потянула меня за волосы, останавливая: — Олег, ты куда? Там же кровь! Ф-у-у, как тебе не противно…

Я поднял голову, серьёзно глядя ей в глаза: — Я чувствую запах крови, вижу заклеенный шов, но мне не противно, Алла. Это всё равно, как будто происходит с моим телом. Разве мне была бы противна своя кровь? Или шов на моём животе? Да лучше бы такое было со мной, родная. У меня ноет сердце, когда я думаю, что тебе больно и плохо…

Моя жена, наконец-то, улыбнулась мне: — ах-ха-ха, как бы было здорово, если бы хоть один мужик когда-либо на своей шкуре испробовал, что такое роды!

Я тоже улыбнулся, опять обнимая и целуя её: — действительно, жаль, что иногда нельзя принять на себя боль близкого человека.

***

Мне не хотелось уходить от жены, но пришлось. Приехали мои родители, и девчонка в салатном халатике довольно грубо сказала, что мы устроили из палаты настоящий вокзал и велела мне вытряхиваться. Мандарины Аллочка не взяла. Вроде как для младенца цитрусовые нежелательны. Я сообщил ей, что намерен забрать детей от Гранецких, и она не возражала. Ф-фу-ух, значит, точно простила.

Я тянул время, не уходил, потому что наш сын проснулся, закряхтел в своей кроватке, и моя мать, ловко вытащив его, положила на столик для пеленания. Но вредная девчонка стояла у дверей и требовательно смотрела на меня. Пришлось, напоследок поцеловав жену, нехотя выйти из палаты. Напоследок отец мне подмигнул: — насмотришься ещё. — Он у меня чистокровный полярный волк, в обличье зверя очень крупный, с густым белым, с желтоватым отливом, мехом. Зовут его Григорий Ефимович. Мать, Елизавета Гавриловна, — обычная сибирская волчица. Кроме меня, у них было ещё пять щенков. Я самый младший, любимый. Мои старшие брат и сестра — полярные волки, живут в Канаде. Именно там они нашли своих любимых, там и остались. Три сестры — сибирские волчицы. Они тоже давно замужем, живут с семьями в Омской области и изредка наезжают в Междуреченск.

В общем, я уныло поплёлся к машине, раздумывая, смогу ли сегодня ещё раз наведаться в роддом. Мой волк недовольно рычал, но мы с ним понимали, что дома работы невпроворот. Из школы придёт Пол, потом из садика я привезу младших. Я припомнил, что холодильник не так чтобы пуст, но не мешало бы закупиться продуктами и что-то приготовить. Хотя я и не могу похвастаться кулинарными изысками, но уж картошки-то нажарю, а к ней и из мяса что-нибудь соображу. Да и на службе не мешало бы показаться. Родители не раз предлагали мне забрать внуков к себе, пока моя Радость находится в роддоме, но я отказывался. Что я за отец, если не в состоянии накормить щенков! Волк со мной был совершенно согласен, и не раз предлагал отправиться вечерком в лес, на охоту за кабанчиком или оленем. Мама не знала о нашей с Аллочкой ссоре, а отец был в курсе, но я просил его ничего ей не говорить.

Всё же мне пришлось ехать в горотдел, где в коридор высыпал чуть ли не весь личный состав полиции. Меня хлопали по спине, жали руку, поздравляли и желали не останавливаться на достигнутом. Шум стоял неимоверный! От парней не отставали и женщины. Они смеялись, подшучивали надо мной и просили передавать приветы Аллочке и младенцу. Краем глаза я заметил стоящую у дверей своего кабинета Нору. Её лицо скривилось в презрительной гримасе и она так и не подошла меня поздравить. Мне было настолько неприятно её видеть, что даже настроение упало. Я пообещал на-днях проставиться по случаю рождения сына и слинял к себе. Да, надо бы закупить несколько ящиков пива, ну и перекусить что-нибудь. Мы не пьём крепкое спиртное, потому что алкоголь плохо влияет на обоняние. От этого мы чувствуем себя совершенно беспомощными. Что может быть хуже для зверя, чем утрата всего многообразия запахов?! Так что пиво будет в самый раз. Но это позже, а сейчас на носу выезд на полигон, зачётные стрельбы и прочие прелести службы СОБРовцев.

Глава 4.

После обеда позвонил Пол. Он сообщил неприятную новость: к нам заявился его отец, Владимир Изяславович Брешков-Брешковский, первый муж Аллы. Наш доверчивый ребёнок впустил его в дом и теперь не знал, что делать с неожиданным гостем. Я успокоил его, как мог, а отключившись — выругался совсем в духе моей Аллочки. Вот только этого мужика мне сейчас не хватало! Как он нас нашёл, вообще? Я сразу решил, что моя Радость о нём не узнает. Ну, потом, когда их выпишут из роддома, мы с Полом расскажем, конечно, но сейчас не будем её расстраивать. А в том, что она расстроится, я не сомневался.

Так что пришлось мне опять идти к Пал Иванычу и отпрашиваться со службы.

Подъехав к своему дому, я обнаружил у калитки, прямо на узком газоне вдоль невысокого штакетника, задрипанный “Форд” грязно-зелёного цвета. Бросив своего “Крузака” перед воротами в гараж, я обошёл машинёшку вокруг, скептически рассматривая ржавые пороги и крылья, разбитый подфарник и дыру на заднем пластмассовом бампере. Да уж, Фордик видал лучшие времена, но были они очень давно.

Я загнал свою машину в гараж и направился к дому. На крыльцо вышел Пол, виновато глядя на меня. Оглянувшись через плечо, он шёпотом сказал: — папа Олег, ты меня будешь ругать да? За то, что я его впустил в дом?

Я обнял его за плечи и привлёк к себе: — ну что ты, Пол, конечно нет. Он ведь, какой-никакой, а твой отец.

— Ага, отец… — угрюмо пробормотал мальчишка, — а что же он нас с мамой бросил тогда…

— Наплюй, — посоветовал я, — тебя же никто не заставляет его любить. Щас чаем его напоим и выпроводим.

— А ты у мамы был? — Пол немножко повеселел, заулыбался.

— Был. Она меня простила, мы поговорили, я ей груш увёз, на пацана посмотрел.

— А когда их выпишут, ты спросил?