Ранняя история нацизма. Борьба за власть

Все данные о социальном составе НСДАП, о контингенте лиц, посещавших нацистские митинги, и т.п. единодушны в том, что доля рабочих здесь была очень незначительна. Вот полицейское донесение о нацистском митинге в Мюнхене в марте 1927 г. — вполне «беспристрастный» источник. Автор отмечает: «Много молодежи... Представители радикальных рабочих... почти отсутствуют. Люди хорошо одеты, некоторые даже во фраках... Из разговоров тоже видно, что большинство собравшихся принадлежало к низам среднего сословия». То же говорится во многих других донесениях о собраниях НСДАП: «Представители организованных рабочих, «Рейхсбаннера»... практически не присутствовали»; «аудитория состояла в своем большинстве из лиц, принадлежащих к среднему сословию».

Бывший гауляйтер Гамбурга Кребс сообщает о составе этой организации в 1926 г.: «Большая часть членов принадлежала к мелкой буржуазии, преимущественно к ремесленникам и розничным торговцам; много также торговых служащих. «Настоящие» рабочие были таким же редким явлением, как чиновники и университетская интеллигенция». Заметим, что в дальнейшем число представителей последней резко повысилось в связи с сильной безработицей в ее рядах. Но это детали, в целом социальный состав гитлеровской партии пока менялся мало.

Провал курса на завоевание рабочих масс отразился и на позиции нацистского руководства в вопросе о создании фашистских профсоюзов. Вскоре после возобновления деятельности партии в Мюнхен стали поступать, преимущественно с северо-запада, запросы на эту тему и соответствующие предложения. Руководство предпочло никак не реагировать на них. Гауляйтер Шлезвиг-Гольштейна Лозе отмечал в письме от 11 мая, что отсутствие ясных установок в вопросе о профсоюзах вызывает у рабочих скептицизм в отношении нацистской партии и «это недоверие нельзя устранить, не заняв определенной позиции». Ему был обещан ответ до конца года, но он так и не был дан.

Тактика проволочек прикрывала собой нежелание обнародовать отказ от создания своих профсоюзов. В первое время это вызывалось опасением перед укреплением того крыла, которое возглавлялось Г. Штрассером и в своей социальной демагогии заходило, по мнению Гитлера и его окружения, чересчур далеко. Позднее определяющим стало стремление во что бы то ни стало добиться укрепления связей с крупным капиталом, чему могло помешать существование профсоюзов НСДАП. Для внешнего мира это изображалось, однако, как раз наоборот: создание нацистских профсоюзов только-де «укрепит эксплуататорскую капиталистическую систему». А вот несколько иное объяснение — с той же, впрочем, целью профсоюзы «лишь ослабили бы идеалистический боевой (!) дух движения и отклонили бы внимание на экономические вопросы». А именно от этих вопросов, касавшихся борьбы за жизненный уровень, нацисты хотели отвлечь рабочих.

Многое объясняет следующее высказывание мюнхенской «Гроссдойче цайтунг», которая в период запрета «Фёлькишер беобахтер» была эрзацем этой газеты: «Нам постоянно делают упрек в том, что мы боремся против профсоюзов и хотим разрушить рабочие организации... Мы стремимся превратить союзы в то, чем они должны быть, в организации общности экономических интересов», иными словами, «общности предпринимателей и рабочих».

В итоге (даже по данным самих нацистов, без сомнения приукрашенным) в 1930 г. процент рабочих в НС ДАП равнялся 28,1, в то время как рабочий класс составлял 45,9% населения страны. Следует отметить, что понятие «рабочий» у нацистов не соответствовало общепринятому тогда. Они включали в эту категорию и всех работников умственного труда, что, естественно, существенно меняло картину. Очень характерно также, что в районах, где была сосредоточена крупная индустрия — Рурской области, Берлине, Верхней Силезии, — процент рабочих среди членов нацистской партии был гораздо ниже, чем в Тюрингии и Бадене, где преобладала мелкая промышленность.

В мае 1926 г. в Мюнхене было созвано генеральное собрание партии. Одно из его решений касалось программы и объявляло ее неизменяемой. В несколько более позднем документе это формулировалось так: «Программа является неприкосновенной догмой!» Но неприкосновенной она была только для членов партии и ее приверженцев. Для нацистских же главарей и в этом смысле закон не был писан: в неизменяемую программу вносились «поправки» и «уточнения», соответствовавшие курсу на упрочение связей с крупной буржуазией и завоевание на сторону фашизма средних слоев. После Второй мировой войны один из главных экономических советников фюрера, Кеплер, сообщил, что, когда в 1927 г. впервые встретился с ним, тот дал ему понять о «полной непригодности» экономических разделов программы НСДАП.

В апреле 1928 г. в нацистской печати появилось небольшое, но весьма многозначительное сообщение о том, что пункт 17-й программы, касавшийся экспроприации крупных земельных владений, надо рассматривать, как обращенный исключительно против землевладельцев-евреев. Это было равносильно отмене данного пункта, ибо крупная земельная собственность в подавляющем большинстве (если не целиком) находилась в руках чистокровных юнкеров-«арийцев». Целью нацистского руководства было доказать свою полную и неотъемлемую приверженность принципам частной собственности вообще, в области сельского хозяйства в частности; это должно было снискать симпатии юнкерства и помочь завоевать голоса сельского населения остэльбских провинций, находившегося в огромной экономической и политической зависимости от юнкеров.

Спустя почти два года, в марте 1930 г., последовало второе разъяснение — вновь в той же области. В программе 1920 г. упоминалась земельная реформа (немыслимая без раздела наиболее крупных поместий). Теперь нацисты объявили, что и крупные землевладения имеют право на существование, ибо «выполняют свои специфические задачи». Поддержка со стороны юнкерства сыграла не последнюю роль в дальнейшей политической борьбе, завершившейся приходом фашистов к власти.

Для того чтобы стать незаменимыми в глазах монополистов, следовало покончить с организационной неразберихой, характерной для нацистской партии после возобновления ее деятельности. Первым шагом в этом направлении, как уже отмечалось, было сосредоточение оформления членских билетов в руках центра, чего удалось добиться тоже не сразу. Еще весной 1925 г. были назначены первые гауляйтеры, но это были отнюдь не ставленники Мюнхена, а местные деятели, выразившие желание занять соответствующие посты и выбранные на собраниях председателей первичных организаций. Известен даже случай, когда гауляйтер был смещен посредством голосования. Это в корне противоречило фашистскому принципу фюрерства, отрицавшему «власть большинства» (если такое большинство не было нацистским); но до поры до времени приходилось терпеть, ибо в течение всего 1925 г. шла ожесточенная борьба с фёлькише за местные организации. Естественно, что в этих условиях не могло быть и речи о назначении председателей первичных ячеек. Они выдвигались на собрании местной организации «посредством выкрика», как говорилось в одной из инструкций руководства.

В 1926 г., когда нацисты вплотную приступили к реализации своих организационных замыслов, собрание гауляйтеров получило право утверждать или отклонять избрание гауляйтеров. Однако и в этот момент главари НСДАП еще не перешли к назначению местных руководителей, мотивируя это желательностью, чтобы те «пользовались доверием». И лишь в 1929 г., когда партия во всех ее звеньях уже прочно находилась в руках центрального руководства, было покончено с видимостью избрания. К этому времени все более или менее случайные лица, оказавшиеся на посту гауляйтеров, были заменены «своими» людьми. Сложился тот слой заправил НСДАП областного масштаба — Заукель, Кох, Тербовен, Лозе и другие, — который являлся ее опорой в течение многих лет.

С течением времени организационная структура усложнялась. Появились новые отделы в центральном аппарате, основательно разбухшем уже к концу 20-х годов, и в округах. Руководители отделов округа находились в двойном подчинении — гауляйтеру и начальнику соответствующего отдела в Мюнхене, а координация между этими двумя инстанциями практически отсутствовала, тем более что здесь решающую роль играли личные отношения между данным гауляйтером и главою того или иного отдела, нередко весьма враждебные. Так, гауляйтер округа Северный Рейн, а затем Гамбурга Кауфман, начавший свою деятельность в нацистской партии бок о бок с Геббельсом, ненавидел его лютой ненавистью (как и Геббельс — Кауфмана, впрочем); в 1927 г. он направил в Мюнхен заявление, где сообщал, что после совещания 1926 г. в Бамберге Геббельс заявил: «В 1923 г. Гитлер предал социализм». Геббельс позднее возглавил отдел пропаганды НСДАП (он сменил Г. Штрассера, ставшего начальником организационного отдела и в этом качестве обладавшего в 1930–1932 гг. большим влиянием в партии), Кауфман же вплоть до 1945 г. оставался гауляйтером.

Заявление Кауфмана было адресовано в незадолго до того созданный в составе мюнхенского руководства Комитет по расследованию и улаживанию. Аналогичные комитеты были образованы в каждом округе. Много времени им приходилось уделять разбирательству взаимных дрязг и доносов фашистских функционеров разных уровней. Имелось два основных сюжета этих конфликтов: обвинения в присвоении партийных средств или в том, что объект доноса — еврей. Так, Кауфман в 1926–1927 гг. вел длительную тяжбу с Пфефером, являвшимся до своего назначения в Мюнхен гауляйтером Рура, обвинял его в крупной недостаче средств в партийной кассе. В 1927–1928 гг. еще большую энергию проявил в этом смысле заместитель Кауфмана Э. Кох. Сначала он обвинил в присвоении партийных средств Тербовена, возглавлявшего местную нацистскую организацию в Эссене. Очевидно, обвинения имели под собой основания, ибо Тербовена отстранили было от дел. Но Гитлер восстановил его в должности. Тогда Кох переключился на... самого Кауфмана, стремясь, по-видимому, занять его место. Расследование показало, что, отправляясь в отпуск, последний действительно взял из кассы более 500 марок. Но он так никогда и не был наказан, а лишь переведен гауляйтером в Гамбург. Кох был назначен на аналогичный пост в Восточную Пруссию, а Тербовен получил организационную самостоятельность и несколько позднее стал гауляйтером.