Расскажи мне, как живешь

Видимо, на дом напали грабители. Бежим в столовую.

Странная белая фигура мечется по комнате с дикими прыжками, издавая истошные вопли.

– Боже мой, Б., что случилось?! – кричит Макс.

Видимо, наш Б, сошел с ума!

Но вскоре все выясняется.

В «антимоскитную» пижаму каким-то образом проникла мышь. А «молнию» заело! Хохочем мы до рассвета. Не смешно одному только Б.

С каждым днем становится все жарче, и распускаются все новые цветы. Я не ботаник, и названия их мне неизвестны и, честно говоря, не очень интересны. (К чему знать названия, какая от этого радость?) Среди них есть голубые и розовато-лиловые, вроде маленьких люпинов, и еще похожие на дикие тюльпаны; здесь и золотистые, вроде ноготков, и красновато-коричневые стрелки еще каких-то растений. На всех склонах – настоящее буйство красок. Вот она, знаменитая «плодороднейшая степь». Я иду в комнату, где хранятся наши находки, и выбираю несколько керамических посудин подходящей формы. И тщетно их будет искать Мак, собравшийся их зарисовать. Они полны цветов.

Наш дом растет прямо на глазах. В середине поднимается деревянный остов, его обкладывают саманным кирпичом. Выглядит это очень неплохо. Я поздравляю Мака и добавляю:

– Это намного лучше, чем мой туалет.

Состоявшийся наконец архитектор не спорит, лишь с горечью смотрит на рабочих… У них нет ни малейшего понятия о точности. Чего нет, того нет, соглашаюсь я. Мак с обидой говорит, что они только смеются, думают, будто это не важно. Тогда я перевожу разговор на лошадей, и Мак сразу перестает хмуриться.

С наступлением жары темперамент наших рабочих тоже становится жарче Макс увеличивает штрафы за разбитые головы и вынужден решиться на отчаянный шаг Каждое утро перед началом работы все сдают свое оружие. Вид у всех обиженный, но приходится подчиняться. Под наблюдением Макса разнокалиберные дубинки и устрашающего вида ножи передают Мишелю, и тот прячет их в нашей «Мэри»; на закате весь арсенал возвращается владельцам.

Процедура занимает уйму времени, но зато все головы и зубы теперь целы.

Рабочий-езид жалуется, что скоро потеряет сознание от жажды. Он не сможет трудиться, пока не напьется воды.

Мы ничего не понимаем.

– Но тут ведь есть вода. Почему ты не пьешь?

– Я не могу пить эту воду. Она из колодца, а сегодня утром сын шейха бросил в колодец салат-латук.

Езидам их религия запрещает касаться латука и всего, что им осквернено. Они верят, что в этом растении живет Шайтан.

– Я думаю, тебя обманули, – говорит Макс. – Сегодня утром я видел сына шейха в Камышлы, и он сказал, что находится там уже два дня. Тебя нарочно обманули.

На общем сборе рабочим зачитывается очередное постановление: никаких насмешек над езидами, никаких обманов, никаких преследований.

– На наших раскопках вы все – братья, – внушает им Макс.

Мусульманин с лукавым огоньком в глазах выступает вперед.

– Ты, хваджа, следуешь Христу, мы – пророку Мухаммеду, но и ты, и мы – враги Шайтана. Поэтому наш долг – наказывать тех, кто ему поклоняется.

– Ну что ж, отныне твоя верность долгу будет стоит тебе пяти франков штрафа, – невозмутимо говорит Макс В течение нескольких последующих дней никто из езидов нам больше не жалуется. Это удивительный, очень тихий и спокойный народ. В их приверженности Шайтану (то есть Сатане) есть нечто от искупительной жертвы. Более того, они верят, что этот мир вверен Шайтану самим Всевышним и что за веком Шайтана последует век Иисуса, почитаемого ими как грядущий пророк. Имя Шайтана никогда не должно упоминаться и даже другие слова, напоминающие его по звучанию.

Их святыня – могила Шейха Ази [49] , расположенная в Курдских горах возле Мосула, мы посетили ее, когда работали в тех краях. Нет на земле другого места, где было бы так красиво и так спокойно. Дорога вьется среди холмов, поросших дубами и гранатовыми деревьями, вдоль берега горного ручья. Воздух такой, что им невозможно надышаться: сама свежесть и чистота. Несколько последних миль пути приходится преодолевать пешком или верхом на лошадях.

«Говорят, в тех местах люди настолько неиспорченны, что христианка может купаться нагишом в ручье, ничего не опасаясь и не стыдясь.

49

Шейх Ази – мусульманский аскет, VI в Основатель религиозного ордена, названного его именем. Езиды считают его своим главным святым

Внезапно взору открываются белые остроконечные купола храма. Все вокруг дышит тишиной. Много деревьев.

Хранители святыни радушно потчуют нас с дороги, мы, предавшись блаженной истоме, попиваем чай. Из внутреннего дворика можно попасть в храм. Справа от ворот на стене высечен большой черный змей. Змей этот – священный, потому что езиды верят: Ноев ковчег сел на мель в горах Джебель-Синджар [50] , отчего его днище получило пробоину. Тогда змей свился кольцами и заткнул собою течь.

50

Джебель-Синджар – горный хребет на границе Сирии и Ирака.

Ковчег смог продолжать плавание.

У входа полагается снимать обувь, после этого нас проводят в храм, причем следят, чтобы мы не наступили на порог, а переступили через него – это запрещено. Нельзя также показывать подошвы собственных ног, соблюсти этот запрет довольно трудно, когда сидишь скрестив ноги прямо на полу. Внутри храма темно, прохладно, слышно журчанье воды – это священный родник, текущий прямо в Мекку. Во время религиозных празднеств в храм приносят изображение павлина, представляющего Шайтана – как некоторые считают, потому что название этой птицы менее всего похоже на Запретное Имя [51] . Так или иначе, Люцифер. Сын Зари, – это и есть Ангел-Павлин [52] в религии езидов.

51

Имеется в виду «сатанинское» имя Зазаил, вместо которого произносится «Малаки-Тауз» (от араб. «ангел-павлин»).

52

Действительно езиды именуют Малек Тауса не иначе как Ангел-Павлин.

Мы выходим и снова усаживаемся в прохладном дворе.

Очень не хочется возвращаться из этого горного святилища в наш сумасшедший мир…

Мне никогда не забыть этот храм – как не забыть глубокого умиротворения, осенившего там мой дух…

Глава всех езидов, эмир, приходил однажды к нам на раскопки в Ираке, высокий человек с печальным лицом, облаченный в черное. Он первосвященник и вождь. Однако, если верить молве, этот эмир всецело подчиняется своей тетке и своей матери – красивой и властной женщине, которая якобы с помощью каких-то снадобий держит своего сына в узде.

По пути через Джебель-Синджар мы наносим визит здешнему шейху езидов, Хамо Шеро, очень старому человеку – говорят, ему лет девяносто. Во время войны 1914—1918 годов много армянских беженцев находили убежище в Синджаре, спасаясь от турков. Очень многих этот человек спас от неминуемой смерти.

Еще одна конфликтная тема – выходные. После дня выплаты всегда выходной. Магометане, которых на раскопках большинство, требуют установить выходной в пятницу. Армяне наотрез отказываются работать в воскресенье: коли раскопки организованы христианами, значит, следует соблюдать воскресенье. Мы решаем, что выходной будет во вторник, так как этот день, насколько нам известно, не освящен ни одной из религий. По вечерам бригадиры приходят в дом, пьют с нами кофе и говорят о текущих проблемах. Старый Абд эс-Салам особенно разговорчив в этот вечер. Его голос даже срывается на фальцет. Я не понимаю, о чем он вещает и чего добивается. Он страшно взволнован, и мое любопытство возбуждено до предела.

Когда он умолкает, чтобы набрать в грудь побольше воздуха и продолжить свой монолог, я спрашиваю у Макса, в чем дело.

Макс отвечает одним словом: запор.

Почувствовав мой интерес, Абд эс-Салам поворачивается в мою сторону и с таким же красноречием описывает свое состояние мне. Макс переводит:

– Он испробовал все лекарства: «Иноз», пилюли Бичема, растительные слабительные и касторовое масло.

Он подробно объяснил мне, как он чувствовал себя после приема каждого из них, и сказал, что ни одно из них не принесло облегчения.