Рассказы прошлого лета

Сейчас она сидела с ним рядом, и это была такая радость — слышать его дыхание, видеть лицо, освещенное теплым, красным светом, чувствовать его руку.

Она забыла обо всем и ничего больше не желала — только бы эти минуты не кончились сразу.

Серега тоже улыбнулся ей, подмигнул, потом глаза у него стали круглые и внимательные.

Неизвестно, что промелькнуло в его голове, но Серегина рука вдруг отвердела и надавила Жене на плечи. Он быстро наклонился, обдавая запахом табака, сдавил, стиснул…

Женя не успела отодвинуться, она не сразу сообразила, что Серега собирается ее поцеловать.

И то, что все это было сделано так легко, просто — будто Серега потянулся выпить ковшик воды, — было ужасным и невозможным. Женя задохнулась от одной этой мысли и забилась, отталкивая его руки.

— Ну чего ты? — утирая потный лоб, изумился Серега. — Укусил я тебя, что ли?

Вероятно, он на самом деле не понимал, из-за чего она так возмущается. Он был немного сконфужен, растерян, но смотрел открыто, не отводя глаз…

— Какой же ты… какой… — Женю всю колотило, губы не слушались.

Серега невольно отодвинулся, подобрал под себя ноги.

— Взыскание наложу! — сказал он испуганно.

Женя шагнула к нему, наступила на что-то мягкое, хрустящее — полушубок. Поддала его валенком…

— Сейчас же… сейчас вон! Чтоб ни минуты!.. А то — не знаю что сделаю!..

Серега послушно встал и, путаясь, не попадая в рукава, начал одеваться. От нетерпения Женя подпихивала его кулачком в спину:

— Да скорей же!!!

Он торопливо начал оправдываться, говорить, что не хотел ничего плохого, что все получилось нечаянно; Женя слушала эти слова; они казались ей гнусными, лживыми, — и хотя она сознавала, что других слов у Сереги нет и не может быть, злилась еще сильней.

— Вон!

Серега обалдело оглянулся и полез из котлована.

Сидя возле темной, остывающей печки, Женя поплакала. Теперь уже не от обиды и злости, а просто потому, что возникла внутри какая-то пустота и не хотелось думать и что-то делать.

Она опять услышала, как срываются с брезента капли; были они сейчас редкими, неторопливыми. Женя для чего-то считала их и боялась, что они совсем перестанут падать. Словно в тот миг, когда все замрет, и должно что-то случиться.

Прислушиваясь, она ловила знакомый звук… но капля медлила… и все длилась, длилась тягучая тишина… и когда уже захлестывала и казалась невозможной, рождался почти неслышный щелчок. Женя облегченно вздыхала.

Потом она поняла, что считает капли для того, чтобы не думать о Сереге. Происшедшее было слишком неожиданным, оно словно оглушило ее, и теперь следовало переждать, прийти в себя, перед тем как снова о нем вспоминать.

Она насильно заставила себя размышлять о другом. Вот она опять осталась одна в котловане, на глухой просеке, вдали от жилья и людей. Ей никто не поможет. Как быть?

Но эти мысли, еще недавно пугавшие ее, теперь стали безразличными. Ну и что, если печка погаснет? У Жени хватит всяких причин, чтобы оправдаться перед начальством.

И она стала подбирать оправдания. На просеке глубокий снег, темнота, разве проберешься? Да и где найдешь эти поваленные деревья? Их давно замело. А если и найдешь, то не руками же ломать ветки, даже перочинного ножика нет. Кто сможет упрекнуть ее, если она не пойдет за дровами?

А кроме того, Женя еще не знает, так ли опасен мороз для фундаментов. Может, ничего страшного не произойдет, бетон не рассыплется и не ослабнет; придут завтра на трассу рабочие и снова растопят печку.

Оправданий было много — убедительных, веских; никто против них не стал бы спорить, но Женя отыскивала все новые и новые, словно не верила самой себе. Под конец она сказала, что самое главное — это собственный страх. Ну да, она боится вылезти из котлована и увидеть ночную тайгу, и тут уже ничего не поделаешь, этот страх выше ее сил. Она просто не может пойти.

Это было самое простое и самое верное оправдание.

Последние угольки, позванивая, рассыпались в печке. Последняя капля упала с брезентовой крыши.

Длились минуты.

Женя встала и захлопнула прогоревшую печку. Выбравшись из котлована, плотней подоткнула брезент, чтобы не просачивался холод, и пошла на просеку.

От мороза было трудно дышать. Женя втягивала воздух сквозь стиснутые зубы. Под ватником пробегали холодные струйки, будто иней просыпался за воротник и обжигал спину. Застыли и ноги в сырых валенках.

Деревья, что попадались недалеко от пикета, были толстые, без сучьев. Женя пробивалась дальше наугад; она проваливалась в сыпучий снег почти до пояса, падала, но все-таки лезла вперед.

Следы позади нее сравнивались, заплывали, и Жене казалось, что она почти не двигается. Каждый шаг исчезал, будто его и не было.

В каком-то сугробе Женя завязла особенно глубоко и на несколько секунд присела, чтобы набраться сил.

Прозрачная луна по-прежнему светила над деревьями. Ветер улегся, тайга молчала; только доносился короткий и легкий треск, — наверно, лопалась мерзлая кора на соснах.

Вдруг какое-то движение на небе заставило Женю задержать взгляд, присмотреться.

Невысоко над землей безмолвно и очень дружно плыли рядом две звездочки — красная и зеленая. Они как будто поднимались вверх, но вот оказались уже над самой головой, послышался рокот моторов… Ночной самолет шел над тайгой.

И эти два маленьких огонька, казалось бы такие недоступные и далекие, вдруг ободрили Женю, как ободряет голос откликнувшегося человека. И заметенная снегами земля представилась ей не такой уж пустынной, как прежде. Вот летчик, наверное, видит и деревни на холмах, и созвездия городов, и железные дороги, и бегущие автомобили… Земля живет, и на ней немало бессонных людей, которые тоже делают свое дело.

Женя поднялась и опять стала пробираться вперед. И ей повезло.

Под ногой запружинило, — она пощупала и наткнулась на ветку. Макушки сосен, хворост, вырванные с корнем кусты — целая груда валежника, оставшегося с осени, лежала перед ней. Раскидав снег, Женя принялась вытаскивать сучья.

Скоро она запыхалась, скинула ватник, раздернула на шее платок. Снежные брызги били в лицо, горели щеки… Женя даже не утиралась. Надо скорей, скорей…

Сучья, пока она тащила их, казались совсем сухими, но в котловане оттаяли и долго не хотели разгораться. Все-таки Женя победила, — синее жиденькое пламя занялось, окрепло, и вот уже снова загудела печка.